Теперь идея Стояна была близка к воплощению. Дорогая идея, но она решала две проблемы — Переца и безопасности. Если, конечно, расчет Стояна окажется верным. С Материка доставили несколько дирижаблей. Смонтировали газокомпрессорные станции. Готовили маленький на несколько человек дирижаблик к пробному полету. Собирались лететь двое — пилот и Стоян.
Тузик был доволен.
— Ух, утрем мы нос интеллигенту его собственными соплями! — хихикал он. — Гуманист-гуманитарий вонючий… На твоем гуманизме тебя и поимеем…
Прошлым вечером элита Управления провожала Стояна в ресторане в отдельном зале.
— Эх! — расхрабрился Тузик. — Не будь она моей королевой, отдал бы тебе Алевтину на эту ночь, но не могу, не положено… Уж не обессудь, но подержаться можешь! Все ее танцы — твои…
И Алевтина, действительно, танцевала со Стояном. Не потому, что ей приказал Тузик, а по собственному желанию. Она вдруг осознала, что он — единственный человек в поселке, а может, в мире, который ее любит чисто и бескорыстно. Ее, которую никто и никогда не любил чисто и бескорыстно. А только как приложение к Порядку. Перец?.. Вначале-то он ее точно не любил — деваться ему было некуда, вот и пришел… Потом, возможно… стерпелось-слюбилось, но это не совсем то… Переца она сама себе организовала… А тут любовь… И завтра он улетает, может быть, на смерть. Сознательно, конечно, Перец его не убьет, но успеет ли он что-нибудь осознать?..
Алевтина чувствовала, как млеет Стоян, держа ее в объятиях, и готова была дать ему большее, так ей было жаль его и себя, но прекрасно понимала, что никто ей этого не позволит, а Стояну такое сомнительное удовольствие может стоить жизни. И никакой дирижабль не спасет. Поэтому она отдавалась ему в танце. И видела, что он это понял.
Но, в конце концов, стремясь заглушить обиду и готовность послать все к черту, она опьянела настолько, что ее унесли телохранители.
И вот очередное тяжелое похмелье… Но она же хотела проводить Стояна! И проводит!..
Холодный душ, таблетки, кофе, зеркало (ну, и рожа!), макияж… и личный шофер мгновенно доставляет Алевтину на бывшее вертолетное поле, где теперь по-хозяйски расположились дирижабли. Ее слегка покачивает на ветру, но она старается держаться в равновесии и оттого идет так ровно, как трезвому человеку в жизни не пройти.
Около самого маленького дирижабля уже собралась небольшая толпа — несколько человек во главе с Домарощинером. Стоян и пилот уже забрались в… Алевтина не знала, как называется кабина для пассажиров и экипажа — то ли корзина, то ли гондола, то ли еще как… вообще-то, она была похожа на маленький самолетик… но они были уже там, в этой самой корзине-корыте с крыльями, открытой сверху, и смотрелись очень романтично.
— Я вам настоятельно рекомендую взять с собой автоматы, — настаивал Домарощинер. — Мало ли что… Ну, хотя бы пистолеты…
— Ни в коем случае! — возражал Стоян. — Это равносильно самоубийству!
— Эх, романтики-идеалисты… — тяжко вздохнул Клавдий-Октавиан. — Ну, как знаете!
— О! Алевтина! — воскликнул Стоян, заметив ее. Лицо его вдохновенно порозовело, глаза воспылали. — Вы все-таки пришли!
— Я же обещала, — гордо вскинув голову, ответила Алевтина, искренне забыв, что с полчаса назад она о Стояне и думать не думала.
— Спасибо, — чуть склонил голову Стоян. — Теперь я верю в успех полета окончательно!
— О, приветствую вас, королева, — чуть заметно усмехаясь уголками губ, повернулся к ней Домарощинер. — И королям ничто человеческое не чуждо?..
— Монархи — те же люди, — невозмутимо пожала плечами Алевтина. — Только высшего качества.
— О, конечно, — откровенно усмехнулся Клавдий-Октавиан. В отсутствие хозяина он часто был весьма раскован. — Все готово к полету, доставайте ваш белый платочек и начинайте махать… Заводи! — крикнул он пилоту и тот нажал на кнопку стартера. Пропеллер закрутился и зашумел. Поднялась пыль. Толпа отступила назад. А Алевтина, не понимая почему, вдруг шагнула вперед и схватилась за поручни трапа. Дирижаблик медленно набирал скорость. А побледневший Стоян крепко ухватился за руки Алевтины и помог ей забраться в кабину. Он очень боялся, что она вдруг упадет. А ей совсем не было страшно. Ей было весело и от ветра, растрепавшего ей волосы, и от крепких объятий перепуганного, но и довольного Стояна, и от растерянной физиономии Домарощинера, что-то пищавшего, чего разобрать было невозможно. Пилот же осуществлял взлет и не видел, что творится за его спиной, хотя Домарощинер делал ему явные сигналы остановиться. Но вот дирижаблик резко пошел вверх и вперед, и Алевтине стало нехорошо оттого, что желудок оказался прямо в горле, она встала на сиденье и, перегнувшись через борт, позволила желудку делать то, от чего удержать его было невозможно. Ее стошнило на Домарощинера и его свиту, превратившихся в маленьких противных букашек-таракашек, на Управление, в кабинете которого Тузик сейчас заряжал спермой очередную самку, и на поселок, где жили рабы. И ей вдруг стало необычайно легко. Она утерлась белым платочком, который достала по совету Клавдия-Октавиана, и, выпрямившись, села на плечо Стояна, до этого испуганно державшего ее сзади за ноги, прижавшись щекой к ягодицам. Он пошатнулся, но удержал сладкую ношу и бережно опустил ее на пол, впрочем, не спеша размыкать объятия.
— Ну-ну, — ласково шлепнула она его по рукам ладошкой. — Так мы с тобой и Леса не заметим… Показывай красоты!..
И они посмотрели вниз.
Алевтина сначала отшатнулась, испугавшись, что ей опять станет дурно, но потом все же заставила себя посмотреть на Управление сверху. Оно не произвело на нее эстетического впечатления. Довольно лысая поверхность, покрытая кое-где кустиками рощиц, да короста крыш с зелеными кляксами лесных цветов, принесенных Стояном из Леса для подарков ей. Черное… нет — зеленое зеркало Лужи… Алевтина удивилась, но ей показалось, что она видит дно Лужи! Лужа была прозрачна!.. Неужели у Квентина получилось?
— Смотри, Стоян, Лужа прозрачна! — крикнула она.
— Да, — крикнул он в ответ. — Как и думал Перец, это у Квентина с Ритой получается.
Что-то неприятно ревнивое, а главное — необъяснимое, шевельнулось в Алевтине, но она прогнала это чувство и кивнула Стояну.
«Перец!.. Сейчас они должны пролетать где-то над ним…»
Дирижабль миновал обрыв, и высота стала еще более головокружительной, но Алевтина, вроде бы, уже привыкла к ней и не очень испугалась, хотя в груди ощутился легкий холодок.
И начался Лес. Сразу под обрывом. С этой высоты он был похож на море. Или на океан. Наверное, разницы никакой, но Алевтине больше нравился океан. По звучанию. По нему бегут волны, наворачиваясь друг на друга, вспениваясь, осыпаясь брызгами… И кажется, что он живой и вечный. Впрочем, это не кажется — он и на самом деле такой.
