«Кажется, не в духе. Придется отложить…»
— Слушай, ты училась с неким Шатровым?
Елена вздрогнула… Суп пролился на скатерть.
— Шатров? Был такой. Но он погиб как будто…
— Да, погиб. И его начальник, какой–то Грибов, прислал нам двадцать страниц восхвалений. Если верить этой оде, твой Шатров — второй Обручев. Я прочел и говорю: «Вместо статьи дадим некролог на предпоследней полосе, тридцать–сорок строк»…
— Сорок строк!
— А что? Сорок строк в нашем «Вестнике» — большая честь. Ведь этот Шатров не академик, даже не кандидат наук. Он молодой геолог, работал первый год. Большая пресса о нем не писала. Это все Грибов раздул. Под видом статьи о Шатрове он хочет протащить свою идейку.
— Какую идейку?
— Пустяки, фантасмагория! Он предлагает прочищать вулканы, уверяет, что это вытекает из работ Шатрова.
Прочищать вулканы! Елена подумала, что Грибов хватил через край. Но из чувства противоречия она сказала:
— А разве это невозможно?
— Может, я будет возможно лет через двести. Не мое дело разбираться. Я редактор «Вестника». Когда наши профессора получают награды, я должен сообщить, за что именно. Если погиб выпускник нашего факультета, я даю о нем сорок строк в черной рамке. А измышления какого–то Грибова меня не интересуют, Я направляю их в бюро изобретений, и делу конец.
— Направил? Избавился?
— Да нет, понимаешь, статью рекомендовал Дмитриевский, а он у нас декан. Старик сходит с ума, а отвечать придется мне.
— Ну так не печатай, откажись.
— Легко сказать — откажись. Старик упрям, он будет настаивать, обвинит меня в хвостизме…
— Но если, по твоему мнению…
— Ах, Лена, при чем здесь мое мнение? Я публикую статьи, а не свои мнения. Вопрос стоит иначе. Опубликуешь — скажут: напечатал бредни. Откажешь — скажут: зажал ценное предложение.
— Действительно, положение безвыходное!
Тартаков был слишком взволнован, чтобы заметить иронию в голосе Елены. Услышав о безвыходном положении, он самоуверенно рассмеялся:
— Ты еще плохо знаешь своего супруга, Ленуська! Для него нет безвыходных положений. Мы пошлем статью на отзыв профессору Климову. Климов — научный противник Дмитриевского; конечно, он выскажется против. Один голос — за, один — против; я имею право сомневаться. Чтобы разрешить сомнения, я обращаюсь в бюро изобретений. Изобретения никакого в сущности нет, из бюро затребуют дополнительные материалы. Материалы нужно еще подготовить. Напишем письмо Грибову. До Камчатки путь не близкий. Пока Грибов пришлет материалы, пока бюро изучит их, пройдет еще полгода. Через полгода «Вестник» не может печатать некрологи, это слишком поздно.
Елена слушала со стыдом и грустью.
«И такого человека я выбрала в мужья! — думала она. — Верила каждому слову. Он так красиво рассуждал о науке, о браке и чувствах… На самом деле ничего не чувствует, зубы заговаривает, любит удобную жизнь, свои вещи, свой покой… Вот сейчас покоя ради грабит погибшего, отнимает у Виктора посмертный почет».
— Предатель! — закричала она. — Ты предаешь человека, который был в тысячу раз лучше тебя. Виктор жизнь отдал за науку, а ты торгуешься — тридцать строк или сорок, одно — за, полтора — против. Знаешь, что я сделаю? Я пойду в университет и расскажу о твоих интригах.
— Прежде всего не кричи так, соседи слышат.
— Нет, я буду кричать!
— Лена, прекрати истерику сейчас же! Я не дам тебе пальто.
— Тогда я уйду без пальто.
— Лена, подожди, поговорим!
Ни слова в ответ. Часто–часто протопали каблучки по ступенькам, гулко хлопнула наружная дверь.
Тартаков постоял на пороге, но не решился бежать за женой в домашних туфлях. Пожав плечами, он вернулся в комнату.
— Истеричка, взбалмошная баба! Пусть померзнет на улице. Остынет — одумается. Где еще она найдет квартиру с такой обстановкой!
И, совершенно успокоенный, он сел за письмо к профессору Климову.
8
Дмитриевский был очень удивлен, услышав в одиннадцать часов вечера звонок. Телеграмма? Но почтальоны нажимают кнопку гораздо решительнее. Звук был робкий, коротенький. Так звонили студентки, приходившие на консультацию.
Дмитрий Васильевич, кряхтя, накинул пальто поверх пижамы и снял цепочку. За дверью стояла незнакомая молодая женщина, промокшая и без пальто. Со слипшихся прядей волос на плечи падали крупные капли. Лицо было мокро то ли от хающего снега, то ли от слез.
— Извините меня, пожалуйста, — начала Елена. — Мне сказали, что вы в отпуске и не бываете в институте. Я так торопилась… Я боялась, что он погубит статью…
— Подождите, девушка. Я не знаю, какая статья и кто «он». Зайдите сначала.
— Нет, не приглашайте меня, я боюсь наследить. Я говорю про доцента Тартакова. Это мой муж…
И Елена с возмущением передала разговор о статье Грибова.
Дмитриевский слушал, хмурясь все больше.
— Такой хлопотливый, такой обязательный на словах!.. — вздыхал он. — Ну нет, не дадим загубить идею, до ЦК дойдем, если понадобится.
— Спасибо вам! — Елена протянула руку старику.
— Подождите, куда вы торопитесь? Давайте обсудим, как сделать лучше. Тартакова–то мы сметем… но ведь он ваш муж. Может, лучше мне поехать с вами сейчас, поговорить с ним, убедить по–хорошему, заодно избавить и вас от семейных неприятностей?
— Нет, ни к чему это. Я уже не вернусь к Тартакову. Твердо решила. Всю дорогу думаю об этом. Поеду к маме в Измайлово, а там видно будет.
— У вас пальцы холодные. Зайдите, погрейтесь хотя бы. Я вам кофе сварю.
— Спасибо, не беспокойтесь. Я крепкая. В пустыне ночевала в палатке. Мы были на практике вместе с Виктором… Шатровым. Сейчас–то я в управлении работаю, бумаги подшиваю. Но с этим тоже кончено.
Профессор подумал, потом решительным движением протянул ей плащ:
— Возьмите. Вернете, когда сможете. Тогда поговорим…
Когда Елена ушла, он долго смотрел ей вслед, покачивая головой. Потом сказал себе:
«С характером женщина! А что, если… Да нет, не выдержит. У нее порыв. Сегодня убежала, завтра простит и вернется. А жаль… если простит».
9
Начинающий конькобежец чувствует себя на катке прескверно. На льду и так скользко — того гляди упадешь. А тут еще, как будто нарочно для неустойчивости, под ноги подставлены узкие и шаткие пластинки. Новичок напрягает каждый мускул, чтобы сохранить равновесие. О скорости нечего и думать. Лишь бы доковылять до раздевалки, снять коньки, освободить натруженные ноги. Не сразу приходит мастерство, когда коньки уже не мешают конькобежцу, становятся как бы частью его тела, продолжением ног.
Так было и у Грибова. В первые недели аппарат тяготил его. Измерения доставались с трудом, результаты их ничего не давали. Грибову очень хотелось сбросить «коньки» и встать на ноги, продолжать исследования прежними, привычными методами. Но со временем он разобрался в тонкостях, стал свыкаться с аппаратом, применял его чаще и чаще, начал ставить задачи, без аппарата невыполнимые. Он даже наметил программу просвечивания хребтов Камчатки и в одном из своих отчетов написал: «Мы, подземные рентгенологи…» Видимо, Грибов уже считал себя специалистом и защитником новой съемки.
