была конечная остановка общественного транспорта, судя по тому, что разбитая дорога свивалась в кольцо и уползала обратно. Теперь было плохо видно, лишь в щелочку треснувшей стенки павильона, зато слышно было прекрасно. А послушать было что. Поп как раз начал вещать (иначе и не назовешь). Как у многих людей его профессии голос у него был глубокий, звучный, красивый, хорошо поставленный. При звуках такого голоса мысленно представляешь знойного красавца, обольщающего словами страсти богатую наследницу, а не субтильного, невысокого попика. Однако же, какое богатство напрасно пропадает! И громкоговоритель ему не нужен.
«Братья и сестры! Все мы люди!» – начал свою проникновенную речь поп, едва добравшись до распахнутых ворот. Паства, боязливо поглядывая на оружие в руках охранников, столпилась чуть поодаль. «У каждого из нас есть выбор, по какому пути идти: по пути обиды, злости и мести; или по пути прощения и примирения. Ваша ненависть по отношению к людям, которых мы здесь заперли, является результатом страха, незнания, предубеждения. Я знаю, многие из Вас потеряли близких. Но эти люди ни в чем перед нами не виноваты. Кто для себя пожелает оказаться на их месте, без вины заключенных? Смотря на страдающих, мы должны понимать, что на их месте могли оказаться мы сами. Любой из нас. Что мы можем сделать для них? Простить мнимые обиды и отпустить. Прощение есть примирение.»
Не переставая говорить, он вплотную подошел к грузовику. Петрович, не теряя времени, юркнул за его спину. Этаким своеобразным паровозиком они добрались до толпы сочувствующих, где Петрович немедленно и благополучно затерялся. Паства между тем оживилась. Разогретые речью активисты приблизились к воротам. Охрана, загипнотизированная происходящим, будто кролики удавом, растерянно переглядывалась и опускала оружие. Не стрелять же по своим, в самом деле. Чутко уловив произошедший перелом в настроениях, отец Владимир понял, что пора переходить к делу и дал отмашку подогнать заранее приготовленный автобус.
«Друзья мои, давайте просто дадим им возможность уехать, куда-нибудь очень далеко. Чтобы мы никогда больше не встретились и не навредили друг другу. Мир огромен. В нем хватит места всем нам. Давайте все отойдем на безопасное расстояние,» – махнул он рукой в сторону, противоположную автобусной остановки. Наконец, один из охранников решился и, не глядя на сослуживцев, пошел в толпу активистов, встреченный радостным гулом, приветственными возгласами и едва ли не аплодисментами. Следом за ним, чуть помедлив, еще один. Стадное чувство – великая сила. Оно заставляет людей совершать многое из того, на что поодиночке они не решились бы: как хорошего, так и постыдного. Под ег влиянием скромный застенчивый заика-очкарик становится участником группового изнасилования, а интеллигентная барышня, невесть как попавшая на стадион в разгар футбольного матча, вопит во всю глотку «дави Воронеж». Сейчас оно играло на руку заговорщикам.
Ирина была искренне восхищена: «Ну попик, ну дает! Силен. Он и мертвого уговорит.» Мимо нее проехал самый обычный желтый рейсовый автобус и остановился на противоположной стороне кольца. Его корпус был щедро украшен рекламой давно почившей местной строительной компании, а к окну прикреплено скотчем ностальгическое объявление о стоимости проезда в 23 рубля. Оставив открытыми все двери, водитель бегом присоединился к единомышленникам.
Катастрофа разразилась неожиданно. Она промчалась мимо Ирины на «Ниве», резко затормозила, оставляя черные следы на асфальте, изо всей силы хлопнула дверцей машины и материализовалась в виде мужика лет около сорока: коротко стриженного, со спортивной фигурой и тяжелым взглядом. Его появление было сродни ледяному душу в жаркий летний полдень и мигом вернуло к реальности всех присутствующих. Прощение и примирение опали и рассыпались в прах, словно осенние листья. Он еще и слова не сказал, как охранники колонии, будто очнувшись от наваждения, вскидывали автоматы и занимали позиции.
«Заключенные на месте?» – спокойно поинтересовался он. Получив утвердительный ответ, удовлетворенно кивнул и распорядился выгнать грузовик с территории колонии и закрыть ворота. «А Вам, господа бунтовщики,» – снизошел он, наконец, вниманием на отца Владимира и компанию. – «Придется провести продолжительное время в карантине. А потом поговорим.»
Ирина готова была рвать и метать. Этот невозмутимый айсберг в мгновение ока уничтожил надежду освободить детей. Нет. Она ему не позволит. Злость и ненависть затопили ее от макушки до пяток, даже руки не дрожали. За прошедший год Ирина несколько раз стреляла по банкам с переменным успехом и без особого энтузиазма. Просто Михаил настоял, что бы все научились стрелять хоть немного. Она хладнокровно подняла ружье, вышла из-за остановочного павильона, быстро прицелилась и выстрелила.
Выстрел произвел эффект разорвавшейся бомбы. Невидимая сила резко толкнула полковника Матвиенко вперед и бросила лицом вниз на асфальт. Тридцатью секундами позже изрешеченное десятками пуль тело стрелка завалилось назад и сползло вниз по напоминающей теперь дуршлаг стене остановки. На несколько мгновений наступила оглушающая тишина. Вся накопившаяся нервозность и напряжение будто вылетели наружу вместе с пулями и дымком рассеялись в воздухе.
«Прекратите! Прекратите!» – запоздало призывал отец Владимир, выбежав на линию огня и размахивая руками. Он обреченно опустился на землю у тела полковника и перевернул его на спину. С первого взгляда было понятно, что помочь уже нельзя. Пуля вошла в спину и вылетела, разворотив грудь. Даже после смерти лицо полковника было спокойно и сосредоточенно. Две морщинки на переносице придавали ему серьезное выражение. Отцу Владимиру ничего не оставалось, кроме как перекрестить этот упрямый лоб и закрыть глаза навсегда. Постепенно вокруг тела Николая Петровича собралась молчаливая растерянная толпа. Произошло именно то, чего все боялись – кровопролитие. Как ни странно, именно оно, будто жертвоприношение остудило пыл присутствующих. Переминаясь с ноги на ногу люди опускали взгляд, стыдливо и смущенно пряча глаза друг от друга, словно это каждый из них лично застрелил полковника Матвиенко и нестерпимо стыдно было, что все окружающие об этом знают.
«А стрелял то в него кто?» – робко поинтересовался кто-то из толпы.
Множество голов разом повернулись в сторону убитого стрелка, а двое в защитных костюмах пошли посмотреть. «Женщина, лет 45, вроде не из наших, по крайней мере, мы ее не знаем,» – резюмировали они вернувшись. Тело Николая Петровича погрузили в грузовик, и уже в полной темноте безрадостной толпой отправились домой. Незнакомку трогать не стали.
***
Сан Саныч напряженно вслушивался в оглушающую тишину, расстегнув защитный костюм. Во время шквала автоматных выстрелов он буквально растекся по полу, пытаясь забиться своим грузным телом в каждую щелку деревянного пола и поминая нехорошими словами дражайшую половину, по чьему настоянию он тут оказался. Но уже очень продолжительное время он не слышал ничего, кроме бесстрашно стрекочущих цикад. Набравшись, наконец, смелости,
