Бабы у колодца с осуждением поговаривали, что Мишка Кривонос нарушил священные заветы предков - мотался куда-то бастовать, а вернулся без барыша. Считай, задарма заделался революционером.
Не в пример обывателю просвещенная Москва кипела и бурлила. В начале февраля бомбометатель 'спортобщества' эсеров Иван Каляев поставил свой знаменитый рекорд, метнув бомбу в великого князя Сергея Александровича Романова. Результат был засчитан, а достижение было отмечено Высочайшим рескриптом от 18 февраля. Слова '...о созыве достойнейших, избранных для обсуждения законодательных предположений...' публика приняла на ура и истолковала, как разрешение публично обсуждать вопросы государственного устройства. Растерявшиеся полицаи своим невмешательством это дело подтвердили, и публичная полемика хлестанула через край. На поверку вышло, что не занимайся Иван Платонович 'спортом' - вместо рескрипта обществу предложили бы на выбор: шум в канализации или то, что Маяковский вынул из штанин.
Газеты каждый день приносили новости. Вчера 'Московские ведомости' растолковали 'истинные' причины отставки министра внутренних дел Святополка-Мирского. Сегодня тревожное сообщение о волнениях в Иваново-Вознесенске.
На днях в Россию вернулся Милюков. Знаток шестнадцати европейских языков с ходу заделался председателем 'Союза союзов', по-нашему главным начальником профсоюзов. По слухам, местный 'Громозека' взялся за организацию партии конституционных демократов. Властям его идеи были, как серпом по известному месту, а Шульгин из Киева зашёлся в праведном гневе.
В противовес кадетам власти ринулись создавать Русскую монархическую партию, в точности как в XX1 веке создавалась прилизанная пустышка Справедливая Россия.
Либералов всех мастей в Российской империи оказалось, как у паршивого кабеля блох. В названиях партий, союзов, кружков, обществ и блоков кого-то с кем-то путались даже их создатели. Партии то сливались в едином словесном поносе, то лаялись, обвиняя друг друга в уклонизмах и ревизионизмах.
Наш математический гений с энтузиазмом взялся систематизировать певцов либеральных ценностей. В итоге спекся и послал всех этих козлин в несвойственной ему манере. А зря! Эти 'козлины' спешили подарить народу благоденствие, а стране - процветание. Совсем как их козлобородые сородичи во второй половине ХХ века.
Запрещенная литература оказалась, как та водка после девяти вечера - доставалась без проблем. Зверев частенько приносил зачитанные до дыр статьи Левы Троцкого и Владимира Ленина. Друзья добросовестно пытались осилить Кропоткина и Маркса, получилось с горем пополам. Маха дочитал один Мишенин. Между тем кой-какую политграмотность переселенцы приобрели. Ильич даже вспомнил фразу о сущности капитализма: 'Капиталист пойдет на любое преступление ради прибыли'. Зверев только развел руками.
В российском обществе недовольство властью имело место быть всегда. Денег на это не требовалось - всяк был горазд погавкать на правительство. Однако на чистом энтузиазме далеко не уедешь. Естественно, вставал вопрос: 'Кто кому и сколько?' С точностью ответить на него переселенцы не могли, хотя было очевидно, что наибольшей финансовой поддержкой пользуются эсеры - только им удалось поставить террор на широкую ногу.
От контактов с революционерами переселенцы по-прежнему воздерживались.
***
Вокзал открылся неожиданно. Вот только что, пуская барашки, паровоз тащил вагончики среди деревенского вида предместий, и вдруг грянуло узнаваемое.
Экспресс не опоздал. Ровно в десять утра последний раз лязгнули сцепки, и состав застыл у перрона.
- Санкт-Петербург! - зычно прокричал проводник. - На выход, господа, не задерживайтесь!
Мишенину показалось, что кричали специально для него.
- Господи, неужели это не сон?
Гомон перрона ворвался в открывшиеся двери. Торжественной доминантой донесся перезвон колоколов Знаменской церкви. Покрывая все прочие звуки, он слился в единый всепроникающий гул.
Вдоль вагонов сновали носильщики с номерными бляхами на груди. Что-то кричали горластые разносчики газет.
- Ильич! Ты, брат, словно гимназист на первом свидании. Вова, подумай о высоком да о том, что грешно. К земле надо ближе быть, к нашей, к русской, - с веселой иронией охлаждал пыл Мишенина Борис. - Да вещички не забудь, они нам пригодятся, опять же носильщиков в семнадцатом того, не забывай.
Такую словесную перепалку друзья часто себе позволяли, понимая, что даже самый внимательный человек не придаст этому значения.
Красная брусчатка перрона. Легкий ветерок и знакомые запахи с Финского залива. Солнце и морозец, что часто встречает гостей столицы Империи в это время года. Все внове, но многое узнаваемо. В памяти торжественно зазвучали флейты шестой симфонии Шостаковича.
Взгляд на вокзал. Стоит. Почти такой же. Есть и неожиданности. Слева от арки, венчающей крайнюю колоннаду, раньше стоял торгующий пирожками киоск. Сейчас здесь, сбившись в приличную ватагу, толкаются извозчики. Кнут в сапоге, под распахнутым зипуном рубаха навыпуск.
Вышедший из вагона Ильич застыл. В юности он часами просиживал в читальном зале. Пролистывая старинные фолианты вживался в старый Санкт - Петербург. Приезжая в Ленинград, бродил по его улицам, посещал музеи и театры. Возможность воочию увидеть город начала века привела Мишенина в трепет. Проняло даже скептика Федотова.
- Ну как? - осторожно спросил Борис, забирая у него саквояж.
- Мне почему-то казалось, что это случится позже, - невнятно ответил Ильич.
- Ты о чем?
- Понимаешь, пятидесяти лет не прошло, а детище архитектора Тона уже отличается от своего московского 'близнеца'. Смотри, рядом с царскими апартаментами уже пристроен флигель приема ручной клади.
Цепкий взгляд агента охранки испортил идиллию, заставил вернуться к реальности.
- Ильич, поехали, тут этими козлами пахнет, - кивок в сторону типа в котелке.
Внимание привлек колоритный извозчик. Был он чем-то похож на разбойника Крутояра. Кудрявая борода, черные кудри из-под щегольской шапки-папахи, дубленый тулуп, кнутовище за подпояской.
Заметив внимание, тот сразу приосанился.
- Далече везти, барин? - спросил без тени холопства в голосе.
- На Аптекарский остров.
- А там, стало быть, куда?
- Электротехнический институт. На Песочной.
- Ученые, стало быть, - с деланным уважением констатировал "Крутояр".
Догадываясь, что клиенты приехали издалека, он не спеша накручивал цену:
- Ох, и грязишша там, - но, не дождавшись ответа, вздохнул. - Ну, ладноть! Из уважения к вашей профессии, за двохгривенный мы стакнемся!
Борис понимал, что это дороговато, но спорить сегодня не хотелось.
