— Вот видите, к чему приводят неточные индуктивные рассуждения, — закончил он.
— Мои домыслы, возможно, ничего не стоят, я согласен, — возразил я, — а ваши? Мы обнаружили трубу, но вместо того чтобы проникнуть в ее тайну, я сегодня весь день брал пробы воды с различных глубин. Я уже и в самом деле ничего не понимаю! Вы становитесь еще более таинственными, чем обитатели Венеры!
— Ах, вот что! Значит, мы для вас загадка? — улыбнулся математик. Потом он вдруг стал серьезным и, взяв меня за руку, произнес: — Мы только осторожны. В своем поведении мы не можем руководствоваться только желанием скорее проникнуть в лес тайн, окружающий нас. Есть кое-что несравненно более важное.
— Что же? — изумленно спросил я.
— Земля. Подумайте о ней, и вы поймете, что мы не имеем права делать ошибок.
Эти слова убедили меня. Он был прав, но правдой было и то, что разговор с ним не погасил внутреннего огня, который сжигал меня. Я решил запастись терпением, не теряя надежды на то, что мы скоро окажемся участниками больших открытий. Мне не пришлось долго ждать.
Арсеньев и Лао Цзу вернулись к вертолету, нагруженные обломками кристаллов. В обратном полете мы не обменялись ни словом. Только в шлюзовой камере, когда помещение наполнилось кислородом, астроном, снимая с головы черный шлем, сказал:
— Через час совещание. Прошу вас тоже присутствовать.
В кают-компании стол был завален фотографиями и вычерченными картами, кинолентами, образцами минералов и радиоактивных веществ в свинцовых кассетах. Металлических мурашек не было: физикам не удалось их найти.
— Друзья, — начал Арсеньев, — через двое земных суток наступят сумерки и начнется ночь, наша первая ночь на планете. Есть приказ, чтобы все мы в это время находились на борту ракеты. Но до наступления ночи у нас остается еще пятьдесят часов, а подготовительные исследования мы уже заканчиваем. Я думаю, что за это время мы успеем сделать небольшую вылазку. Наша цель — завязать сношения с жителями планеты. Из того, что мы до сих пор открыли, самым важным я считаю искусственное сооружение, которое мы называем трубой. Это металлический проводник, насколько можно полагаться на сейсмические и электромагнитные исследования, что-то вроде силового кабеля. Правда, этот кабель, по-видимому, не работает, так как за все время нашего пребывания на озере нам не удалось обнаружить в нем ни малейшего количества энергии. Несмотря на это, он заслуживает внимания. Один его конец находится под железной глыбой на берегу. Подумаем, нет ли смысла поискать другой.
Рано утром створки шлюза открылись, и вертолет, напоминающий на своих широко расставленных «ногах» шагающего кузнечика, выехал на палубу ракеты. Мы вчетвером сели в застекленную со всех сторон кабину, большой трехлопастный ротор завертелся, превратился в прозрачный диск, и машина, зажужжав, как волчок, взмыла в воздух. Туман, сдуваемый свежим ветром, сползал с озера. Видимость улучшалась. Пролетев метров двадцать над черной водой, я повел машину к железному берегу. Когда ветер усиливался, холмы летучей ржавчины дымились, окрашивая туман в рыжий цвет. Под вертолетом был подвешен чувствительный, реагирующий на присутствие металла индукционный прибор, соединенный кабелем с моими наушниками. Над железным берегом в наушниках послышался пронзительный скрежет и визг. Как орел в поисках добычи, я начал описывать все более широкие круги, пока не услышал характерный прерывистый высокий звук. Это было электрическое эхо от железной трубы. Найдя верный след, мы полетели сначала над озером, потом над осыпями скал, все время по прямой линии. Ни один, даже малейший, знак на поверхности не выдавал присутствия подземной трубы, но по звуку, раздававшемуся в наушниках все время, я вел машину уверенно. Близ теснины вертолет попал в порыв ветра. Утесы поднимались с обеих сторон, касаясь туч своими темными громадами. Облака сгущались белыми клубами у гребней скал, как пенящиеся волны у волнореза. Дальше теснина расширялась, и вертолет, подгоняемый ветром, вылетел на равнину. Борясь с воздушными вихрями, я потерял акустический след, и мне в поисках его пришлось лавировать несколько минут. Когда я замыкал круг, в разрыве скалистых стен еще раз мелькнуло далекое зеркало озера со спускающимися к нему облаками; Волны пенились, ударяясь о берег. Потом скалистый барьер закрыл его.
Больше часа летели мы над волнистым взгорьем. Так как мне нужно было следить за электрическим эхом, радиосвязь с «Космократором» держал Солтык; время от времени он давал мне знак, что все в порядке. Арсеньев делал снимки с телеобъективом, а Райнер следил за приборами, показывавшими напряжение космической радиации. Светящийся диск ротора, с виду неподвижный, стоял над нами наискось; его монотонный свист то слабел, то усиливался. Сначала мы летели в сторону Мертвого Леса, потом труба повернула и пошла широкой дугой на северо-запад. Поверхность земли медленно, но непрерывно повышалась. Изредка поднимались острые, странных форм скалы, смыкаясь в гранитные массивы. Все чаще я терял след и вынужден был кружить, чтобы найти его. Внизу проплывали каменистые, усеянные валунами склоны, лощины и ущелья. Акустический след вел вдоль отлогого горного хребта на обширное плоскогорье, покрытое волнистыми тучами. Иногда белые пары окутывали всю кабину, порой в них погружался только ротор, и тогда его блестящий диск мутнел.
Потом тучи расступились. Под нами зиял черный кратер, словно выбитый в скалах кулаком гиганта. Вертолет приближался к темному, остекленевшему, покрытому сеткой трещин краю обрыва. Дальше, за нависшими базальтовыми плитами, была пустота; над ней плавали легкие завитки пара, оседая по краям пропасти и ниспадая по стенам длинными трепещущими щупальцами. Здесь след исчезал. Я обернулся к Солтыку. Он покачал головой, указывая на аппарат. Радио давно уже умолкло, так как между нами и «Космократором» лежал Мертвый Лес. Мы были предоставлены самим себе.
Я перевел рычаг управления. Вертолет повис над пропастью. Тучи были совсем под нами, ветер от ротора приводил их в легкое волнообразное движение. Машина колыхалась, как пробка на волнующейся воде, ротор вращался все быстрее, не находя опоры в воздушных ямах. И вдруг мы полетели вниз. За стеклами плясали и мчались разрезы геологических слоев. Двигатель пронзительно выл. Я с трудом преодолевал страшные толчки рычага, вырывавшегося у меня из рук. Постепенно мы начали набирать высоту. За окнами пятились, отступали книзу в клубах пара острые скалистые ребра. Нельзя было без головокружения смотреть на эту картину. Ничего похожего на обычный горный пейзаж, в течение сотен лет подвергавшийся действию воды и ветра. Среди туч мелькали стены, гладкие, как черный лед. Взор, невольно устремленный вперед, скользил по этим страшным обрывам. Мы поднимались, описывая, подобно горному орлу, широкие круги, пока весь кратер не оказался внизу, — черный котел, наполненный тучами.
