— Невоспитанная публика! — буркнул Коннор.
— Правда? — переспросила Принцесса. — Смотри!
Следующий номер, как ему показалось, был самым худшим в программе. Отталкивающего вида мужчина с дрессированной обезьянкой, которая что-то тарахтела и гримасничала, и делала жалкую попытку танцевать. Но Маргарет Урбс подняла свои великолепные руки и зааплодировала.
Внезапно вокруг разразился гром аплодисментов. Аплодисменты загрохотали в помещении; раздались крики «браво» и изумленный артист застыл посреди бушующей толпы.
— Вот, его будущее обеспечено, — заметила Принцесса. Н'Йорк будет стараться заполучить его и Ч'каго, и Сингапор.
Конферансье объявил:
— Гомеро, Поэт Личностей!
Появился тонколицый уранец в лавровом венке, с классической арфой.
Он кивнул и улыбнулся.
— И кто, леди и джентльмены, это будет? О ком, я должен буду спеть?
— Ее Высочество! — заревела толпа. — Принцесса Урбс!
Гомеро настроил свою арфу и начал бормотать по типу менестреля:
Принцесса? Имя прилагательное и глагол Как передать? Великолепная? Превосходная?
Непревзойденная? Ничто из этого не может передать Живость Урбского Пламени.
Наша Принцесса! Звезды отказываются загораться, Потому что они тускнеют в сравнении с твоими очами, Но если даже и взойдут, их не будет видно из-за блеска глаз Прекрасной Маргарет.
Семь Континентов и океаны, Вращаются по законам Небес.
Что ограничит, упорядочит, или усмирит их бег?
Язык, повторяющий имя — Пламя Урбс!
Аплодисменты, дикие и бурные, вторили певцу. Маргарет опустила глаза и улыбнулась.
— Кто сейчас? — воскликнул Гомеро. — О ком мне спеть?
Неожиданно заговорил Мериме.
О Томе Конноре! — закричал он. — О Томе Конноре, Древнем!
Гомеро, тронул пальцами свою арфу и запел:
Леди и господа, вы делаете мне честь, Давая имя Томаса Коннора, Этот Древний возродился, словно Феникс, Из своей холодной вечной темницы, И снова вернулся в жизнь — и влетел как комета, Из мертвого прошлого в наш мир.
Какой поэт достаточно велик, чтобы воспеть Чудесное пробуждение?
Пусть Золотая наука попытается объяснить это чудо — и попытки ее будут неудачны; И только искусство, воспламененное от Небес, Может мечтать о том, чтобы сама Смерть была побеждена!
— Он превратит это в комплимент в мою честь, — прошептала Маргарет Урбс.
Поэт Личностей пел дальше:
Год за годом стареют твердые мускулы, Все слабее теплящаяся искорка жизни…
До тех пор, пока Принцесса не посмотрит в ту сторону!
И чудо! Холодная и безжизненная глина, Которую не поработят ни Время, ни Смерть, Взорвется триумфом жизни из могилы!
В реве аплодисментов Коннор сидел, изумленный описанием произошедшего с ним. Откуда Гомеро знал? Он обратился с вопросом к Принцессе.
— Я устала от всего этого, — сказала она и встала, чтобы уйти.
Гости поспешно вскочили за ней следом. Она накинула на плечи плащ и направилась к машине.
— Не торопись, — приказала она водителю и повернулась к Коннору.
— Ну? — пробормотала она.
— Интересно. Этот Гомеро — он толковый…
— Ба! Цитировать стихи, сочиненные заранее!
— А как же насчет меня?
— Разве ты не знаешь, что ты был сенсацией на страницах газет и визоров?
— Дьявол! — Коннор был шокирован.
— Этот Гомеро… — сказала она раздраженно. — Когда-то давно я знала Соверна, единственного великого поэта Просвещения, который наполовину серьезно, наполовину в шутку назвал меня Черным Пламенем, единственный человек, за исключением тебя Том Коннор, который смел спокойно смотреть мне в лицо. И однажды, когда он привел меня в ярость, я выгнала его из Урбс. Урбс, который он так любил — и слишком поздно я обнаружила, что его желчь превращается в любовь ко мне.
И потому я призвала его назад, когда пришло ему время умирать, и даже Мартин Сейр не смог спасти его. И умирая он сказал мне… я могу повторить его слова: «Я отомщу, напомнив тебе, что ты тоже человек, а быть человеком
— это значит любить и страдать. Не забывай об этом».
Она замолчала.
— И я не забыла об этом.
— И это правда? — спросил Коннор, внезапно пораженный ее невероятным, огненным, меняющимся характером.
— Я позднее убедилась, что это правда, — пробормотала она и протяжно вздохнула. — Я могу убить, я могу пытать за то страдание, которое ты причинил мне.
Она приоткрыла край плаща, показывая следы его пальцев на своей великолепной шее.
— Я не могу даже перенести саму мысль о насилии по отношению ко мне, а ты совершил надо мной насилие дважды и до сих пор живешь. В тебе заключено какое-то колдовство, Томас Коннор, какая-то насмешливая древняя сила, которая уже умерла в этом мире. Я никогда никого об этом не просила
— но я боюсь тебя и я молю тебя!
Она подалась навстречу ему.
— Поцелуй меня! — прошептала она.
Он засмотрелся на внеземную красоту ее лица и зеленый блеск в ее глазах озадачил его. Холодно он поборол восторг, который словно сеть, опутывал его. Это был другой род пытки, который она обещала ему. Он был уверен в этом.
— Я лучше воздержусь, — заявил он. — Каждый раз, когда я целую тебя, ты смеешься надо мной.
— Но сейчас я не буду смеяться.
— Ты не поймаешь меня снова в ту же ловушку, — сказал он. — Найди другой способ пытки, которой ты грозила. И когда ты будешь готова убить меня за насилие, которое я совершил над тобой, я умру, смеясь над тобой.
— Я простила тебя, — сказала она тихо.
— Тогда тебе снова придется прощать, — сказал он насмешливо.
Он сжал ее тонкую руку в своей могучей ладони и сдавил ее, словно клещами. Ему доставило мрачное удовольствие видеть, как ее лицо исказила гримаса, наблюдать, как лицо ее белеет от боли, которая растет с каждым мгновением. Но несмотря ни на что, она ни звуком не выказала страдания.
Он отпустил ее руку, испуганный своей жестокостью. Хотя это было совсем по другому, если бы он использовал свою силу против смертной женщины. Маргарет Урбс казалась ему, скорее, демоном в женском обличье.
Но она только мягко сказала:
— Я благодарю тебя за это. Это только подтвердило мне то, что я хотела знать. Потому что любой другой на твоем месте был бы мгновенно мертв. Я люблю тебя, Том.
— Пламя! — повторил он, и ее глаза несколько расширились. — Я не верю тебе.
— Но ты должен! После всех этих лет, я наконец-то уверена. Я клянусь тебе, Том! Скажи, что ты любишь меня.
— Я люблю… Эвани.
Но несмотря на его слова, сомнения, постоянно мучающие его снова восстали. Эвани все равно оставалась какой-то чужой.
