Помещение имело точно такой же вид, как и лаборатория, только было поменьше. Линдберг оборудовал здесь силовую часть: машинный преобразователь частоты, ртутный выпрямитель, распределительный шкаф с амперметрами, вольтметрами и рубильниками. Из отсека вели две обитые войлоком двери — для шумоизоляции. Ртутный выпрямитель Холмов видел только на картинках книжек по истории техники, он подошел к стоящему в нише прибору и начал его разглядывать. И отчетливо услышал голоса из только что покинутой лаборатории. Резонатором и проводником звука оказался проложенный под полом короб — канал для силовых кабелей, питающих научную аппаратуру.
— Не понимаю, чем обязан вашему визиту, — раздраженно говорил Линдберг, — ведь я уже ответил: не поеду.
Ему отвечал отнюдь не женский голос, а голос зрелого мужчины с легким иностранным акцентом:
— Но, господин Линдберг, я просил вас подумать еще. Серьезно. И, надеюсь, что вы все же примете наше предложение.
После довольно длинной паузы голос продолжал настаивать:
— Не понимаю, что может делать крупный изобретатель в этой бедной стране. Какая тут может быть наука, если все моторы скрежещут, краны безобразно текут, а все стены кривые, как пропеллер.
— Господин Макферсон, — резко перебил его Линдберг, — вы забываете, что я русский, и позволяете себе в оскорбительном тоне отзываться о моей стране. Я этого терпеть не намерен.
— Извините, я только назвал вещи своими именами. Судя по вашей фамилии…
Линдберг опять перебил:
— Со времен Петра Великого кости моих предков лежат в русской земле. Кроме фамилии, ничто шведского во мне нет. И не стоит больше об этом.
— Вы молоды, и мне искренне вас жаль, — продолжал Макферсон с деланной задушевностью, — в Америке вы не работали бы на чердаке. По одному только знаку вам доставляли бы моментально любое оборудование самого высшего класса. Занятие любимым делом, почет, деньги, комфорт — разве это отвергают? Даже упрямец Сикорский обещал подумать. Не будьте столь безрассудны. Боитесь ностальгии? В любой момент возьмете отпуск!
— Разговор идет по кругу. Я полагаю, что тема исчерпана.
Холмов услышал скрежет резко отодвигаемых стульев. Уже невнятно донеслись последние слова враз потерявшего учтивость гостя:
— Вам придется пожалеть… не было бы поздно.
Когда Линдберг, рывком открыв плотно подогнанную дверь, появился в силовой, по его лицу еще шли красные пятна.
— Извините, — отдуваясь, пробормотал он, — это была не дама, а один исключительно назойливый господин.
Холмов носком ботинка ковырнул металлический настил кабельного канала.
— Я тоже извиняюсь, — сказал он, — но мне некуда было деться — по этому коробу сюда передается почти каждый шорох. Имейте в виду на будущее. На всякий случай.
— Так вы все знаете? Тем лучше, — глаза Линдберга блестели и были почти безумны. — Этот господин очень опасен. У таких, как он, за словом идет дело. И эта слежка на протяжении последних дней… Хотя мои бумаги спрятаны и даже заминированы, я боюсь покинуть лабораторию — от этих господ в любую минуту можно ожидать чего угодно. Ростислав Иванович, помогите! Нужно немедленно переправить бумаги в более надежное место. Вас я прошу об одной невероятно ценной услуге: дойдите до почтамта и вызовите по телефону Сикорского. Вот карточка с его номером. В правом боковом кармане тужурки лежит кошелек.
Отказать Холмов не мог. Он только спросил:
— А если Сикорского нет на месте?
Студент на секунду задумался.
— Тогда звоните по этому телефону, — решительно сказал он, записывая на карточке еще один номер, — спросите Ольгу Вольскую.
Линдберг поспешно отпер вторую дверь силового отсека.
— Здесь же и подниметесь — за тем входом, вероятно, наблюдают.
Скорее, почтамт в двух шагах.
— Знаю, — буркнул Холмов, надевая на ходу студенческую, фуражку.
Сикорского на месте не оказалось — он уехал за город испытывать мотор для своих новых аэросаней. Холмов назвал телефонной барышне другой номер.
— Слушаю, — раздалось в трубке. Голос был удивительно похож звонкостью и чистотой на голос его Ольги. Холмов кратко объяснил, в чем дело.
— У тебя, Павел, от волнения даже голос изменился, — отметила трубка, — конечно же, беру лихача и еду немедленно.
Пускаться в объяснения с Ольгой по поводу голоса Холмов не стал.
Он ощущал угнетение, как бывает обычно перед неприятным происшествием, и, лавируя между прохожими, почти бегом бросился по Невскому к знакомому дому. Около подворотни опять бросился в глаза тип с расплющенным носом.
…В первый момент ему показалось, что лаборатория пуста. Неплотно прикрытая дверь главного входа покачивалась на петлях. В нижней части брандмауэра чернело прямоугольное, размером в два кирпича, отверстие.
Раньше в этом Холмов был абсолютно уверен — его не было. В застойном чердачном воздухе чувствовался ни с чем не сравнимый остро-сладкий запах свежих пороховых газов.
Холмов сделал еще шаг и за загроможденным приборами столом, в глубокой тени, увидел лежащего ничком Линдберга. Сизый револьвер крепко сжимала вытянутая в сторону правая рука. Небольшое пятно казавшейся почти черной крови расплылось на полу под головой. Каких-либо признаков жизни не обнаруживалось. Ростислав присел на корточки около тела, вернее оценивая ситуацию.
Он разглядел пулевое отверстие над краем левого глаза. Смерть, вероятно, наступила раньше, чем Линдберг рухнул на пол. Застрелить себя в левую часть головы правой рукой было возможно, но не нужно. Да и видимые причины для самоубийства отсутствовали. Холмов закусил нижнюю губу и встал. Происшествие на Невском уводило его слишком далеко от первоначальных задач эксперимента. Смущало еще и появившееся в стене отверстие. Полномочий ввязываться в дело с неясными последствиями, осложненное явным убийством, Ростислав не имел решительно никаких. И все же не без внутренней борьбы он достал заветный прибор и набрал первых два символа из своего буквенно-цифрового кода.
С появлением в лаборатории вызванной срочным звонком приятельницы Линдберга Холмов от изумления о приборчике просто забыл. Шурша на стремительном ходу длинным платьем, к нему приближалась изящная девушка в черной плоской шляпке на пышных платиновых волосах. Через редкую вуаль сквозило лицо Ольги — его Ольги. Только выйдя из мгновенного оцепенения, Ростислав заметил: эта Ольга была чуточку полнее и шире в бедрах.
— Что случилось, Павел? — тревожно спросила она у Холмова и тут же вскрикнула, увидев распростертое на полу тело.
