— Гиппократа, — помогла ему Фреда.
— Да, именно его я и имел в виду. И я не нарушу ни мою клятву Гиппократа, ни Этический Кодекс Медицинской Ассоциации. Тем более не нарушу ради Чарли, нет! Вот вы, совсем другое дело. Моя клиническая практика подсказывает мне, Фреда, что вы нормальны… Вы не просто обычный нормальный человек, вы абсолютно нормальны… Сказать вам правду, Фреда, я никогда не видел настолько нормальной женщины, насколько нормальны вы, за всю свою двадцатилетнюю практику. Ну а эта мексиканская музыка… Я умел танцевать ча-ча-ча до того, как постиг румбу, танцевал румбу до того, как научился двигаться в танго, но после танго я добрался до болеро с таким плавным скольжением, какого вы никогда не видели, поверьте мне! Это своего рода сочетание вальса и фламенко, и я умею танцевать в этом ритме…
Он уже загорелся, подумала она. Он облизывал губы в такт движению бедер, которые уже танцевали под музыку несуществующих музыкантов, когда отворилась дверь внутреннего кабинета и доктор Гейнор прошествовал к своему столу. Такого доктора Гейнора прежде Фреда не видела.
Его административная любезность была похожа на невидимую маску на его лице, делавшую его неподвижным, но глаза этой маски отказывались изображать глубину, и из-за их прозрачности сквозь невидимую маску проступала рыжеватая щетина небритого лица. Острословы умывальной не ошибались: Гейнор был рыжий.
Он нес копию «Исследования коммуникации растений», робко держа ее перед собой, положил книгу на стол и долго аккуратно выравнивал ее со своим блокнотом для заметок. Когда монография оказалась уложенной настолько ровно, что это его наконец удовлетворило, он поднял глаза и сказал:
— Доброе утро, доктор Карон.
— Добрый день, доктор Гейнор.
Он взглянул на доктора Беркли и, еще не садясь, сказал:
— Джеймс, я понимаю, что ваши показания мало что будут для меня значить. Во всяком случае, назначенное слушание стало чисто административной проблемой, и я в состоянии провести его, не прибегая к чьей-либо помощи. Вы можете быть свободны.
— Спасибо, Чарли, — сказал доктор Беркли, поднимаясь, — а с вами, Фреда, я еще надеюсь увидеться.
Он удалился, нежно мурлыча себе под нос «Мексиканскую розу».
Как только за ним закрылась дверь, Гейнор сел, посмотрел на нее и сказал:
— Доктор Карон, вы должны согласиться, что у меня вполне достаточно оснований для признания вас неспособной вести дело и сбившейся с пути истинного, базируясь на одних ваших требованиях. Можете вы мне сказать, доктор, где я возьму вам полторы тысячи квадратных метров брезента и двадцать восемь телеграфных столбов нестандартного размера для его растяжки?
— Аннулирование этого требования уже направлено по каналам, — сказала Фреда.
— Прекрасно, забудем о нем! Взгляните на повреждения: крыши пятнадцати оранжерей, одна оранжерейная ограда, один механический плуг, две тысячи литров нитрата натрия, ограда земельной компании, один самолет! Осмелюсь сказать, доктор, расходов такого масштаба на устранение повреждений не было со времен взрыва реактора в Сан-Педро, — он наклонился вперед и легонько постучал изгрызанными ногтями по ее монографии, — но все эти наши маленькие перерасходы превращаются в ничто по сравнению с этим! Этот трактат возлагает на Бюро ответственность за погашение страховых сумм в четыре миллиона долларов по гражданским искам.
— Доктор Гейнор, это попытка, — поправила его Фреда, — переложить административные заботы на научную деятельность, но с научной ценностью эксперимента Карон-Полино ничего, совершенно ничего не поделаешь.
— Признаю, доктор Карон… Признаю! Но я-то буду разут-раздет. Если я даю ход этой монографии, одобряя ее, то тем самым принимаю ответственность на Бюро. Воспользовавшись этим, истцы смогут объединить свои малые иски в претензионном суде.
— В таком случае, доктор Гейнор, я предпочитаю не иметь вашего одобрения. Одобрение научной деятельности способствует общенациональной популярности публикуемой монографии, дает признание работе, которая без него несла бы на себе клеймо позора дешевой сенсации. Я предлагаю дать ей ход без вашего одобрения.
Фреда чувствовала, что ее слова до него не доходят. Он смотрел на нее не мигая, но ее он не видел. Кататония, подумала она, но когда он заговорил, в его голосе звучали признаки надвигающейся шизофрении:
— Если я не дам одобрения, а работа получит широкое признание, — доктор Гектор уверил меня, что так оно и будет, — и будет признана ценным вкладом в науку, — акустики не сомневаются в этом, — то в определенном месте встанет вопрос о моем соответствии занимаемой должности руководителя научного бюро, и надо мной неотвратимо нависнет опасность правительственного разбирательства… Да, да, Фреда, вы и этот молодой человек — Питер Хенли? — вы поставили меня перед выбором: либо изойти испражнениями, либо иссякнуть потом.
— Вы знали о мистере Хенли?
— Да, да. Вы находились под психиатрической крышей. На этой базе мало что остается незамеченным для вашего главного администратора… Я не сомневаюсь в отмене вето Бюро Лингвистики в течение ближайшей недели или дней десяти… Ну а что касается сферы психиатрии, вы должны согласиться, что ваше поведение вызывало определенное недоумение, несмотря на восхищение Боба Беркли вашей абсолютной нормальностью. Да и некоторые ваши действия были странными, даже слишком.
— Как, например? — перебила его Фреда вопросом.
— Ну, вы разговаривали с тюльпанами. Это же факт, что вы нашептывали им нежные слова. В монографии нет ничего такого, — он снова постучал пальцами по книге, — что говорило бы о том, что вы умеете разговаривать на их языке. О том, что они общаются друг с другом, — да. Но о том, что они могли бы говорить с вами, — нет! Даже без всякого предубеждения необходимо признать, что женщина, которая ходит беседовать с цветами, скорее всего, не в себе. Такие предположения могли быть сделаны, доктор. Предположения могли быть сделаны.
— Тогда ваши предположения необходимо распространить и на этих двух джентльменов.
Она достала из портфеля свидетельское показание Майнора и Баррона и протянула ему.
— Едва ли общение со множеством тюльпанов отразилось только на моем душевном здоровье, если два столь известных джентльмена стали петь «Якоря на весу» вместе с одним-единственным Карон-тюльпаном.
— А-а, Флот! — Он с явным отвращением отшвырнул показание в ее сторону Она качнулась в шезлонге вперед, чтобы подхватить его, и поднялась пересесть на стул, пододвинув его поближе к столу. Доктор Гейнор нуждался в кушетке несомненно больше, чем она.
