– Удивительно! – воскликнул Уиш, глядя в камин.
– Так, во всяком случае, я его понял, – скромно пояснил Клейтон. – Может быть, конечно, я не в состоянии был совершенно трезво отнестись к его рассказу, но именно такой он изобразил мне среду, в которой вращался. И он все летал по комнате и говорил, говорил своим слабым, глухим голоском – все о себе, о своей злополучной персоне, и ни разу от начала и до конца не произнес ни единого твердого суждения. Он был еще тщедушнее и бестолковее, еще никчемнее, чем если бы он стоял там живой. Но только тогда бы он, как вы понимаете, не стоял в моей спальне – то есть будь живой, я хочу сказать. Я бы вышвырнул его вон.
– Разумеется, – сказал Эванс, – есть такие жалкие существа на свете.
– И у них точно так же, как и у нас, могут быть свои призраки, – согласился я.
– Одно только можно сказать о нем определенно: он начал в какой-то мере осознавать собственное ничтожество. Неразбериха, в которую он попал с этим «появлением», страшно его подкосила.
Ему было сказано, что он «повеселится в свое удовольствие», он и вышел «повеселиться» – и вот, нате вам, ничего не получилось, только еще одна неудача на его счету! Он сказал, что считает себя полным, безнадежным неудачником. Он говорил – и я охотно этому верю, – что за что бы он в жизни ни брался, у него никогда ничего не выходило и не будет выходить впредь до скончания веков.
Вот если бы он встретил у кого-нибудь сочувствие, тогда… При этом он замолчал и посмотрел на меня. Потом сказал, что мне это, вероятно, покажется странным, но ни от кого никогда не видел он такого сочувствия, как сейчас от меня. Я сразу понял, к чему он клонит, и решил немедленно его осадить. Может быть, конечно, я бессердечный негодяй, но, знаете ли, быть Единственным Другом и Наперсником такого эгоцентричного ничтожества, призрачного или во плоти, все равно, – это выше моих сил. Я быстро встал.
«Не убивайтесь вы из-за этого, – говорю ему. – Вам нужно подумать о другом: как выпутаться из этой истории, да поживей. Возьмите себя в руки и постарайтесь». – «Не получается», – говорит он. «А вы попробуйте».
Ну, он и стал пробовать.
– Пробовать? Что именно? – спросил Сэндерсон.
– Пассы, – ответил Клейтон.
– Пассы?
– Да, сложный ряд жестов и пассов, движений руками. Таким путем он явился сюда и так же должен уйти назад. Господи! Ну и намучился же я!
– Но как можно какими-то жестами?.. – начал я.
– Дорогой мой, – с особым ударением сказал Клейтон, поворачиваясь ко мне, – вам подавай ясность во всем. Как можно, я не знаю. Знаю только, что так это делается, то есть он, во всяком случае, так делал. Он ужасно долго бился, но потом наладил свои пассы и внезапно исчез.
– И вы, – медленно сказал Сэндерсон, – видели эти пассы?
– Да, – ответил Клейтон и задумался. – Очень это было странно, – продолжал он. – Только что мы с ним стояли здесь, я и этот тощий, смутный дух, в этой тихой комнате, в этой тихой, безлюдной гостинице, в этом тихом городке, безмолвной ночью. Ни звука нигде, кроме наших голосов и его тяжелого дыхания, когда он махал руками. Одна свеча горела на камине, а другая – на ночном столике, только всего света и было, и по временам либо та, либо эта вдруг вспыхивала высоким, узким, дрожащим пламенем… И странные происходили вещи…
«Не выходит, – сказал он. – Я теперь никогда…» И сел вдруг на маленький пуфик у постели и зарыдал, зарыдал… Господи! Какой он был жалкий, какой несчастный! «Ну, ну, не расстраивайтесь, – сказал я ему и хотел было похлопать его по спине, но, будь я проклят, рука моя прошла сквозь него! Понимаете, к этому времени я уже был не таким несокрушимо спокойным, как сначала, на лестнице. Я уже полностью ощутил всю нелепость происходящего. Помню, я отдернул руку чуть не с оторопью и отошел к ночному столику. «Соберитесь с силами, – сказал я ему, – и попробуйте еще раз».
И для того, чтобы подбодрить его и помочь, я тоже стал пробовать вместе с ним.
– Что? – сказал Сэндерсон. – Вы стали делать пассы?
– Да, пассы.
– Но ведь… – начал я, взволнованный мыслью, которую сам еще не мог толком выразить.
– Это интересно, – перебил меня Сэндерсон, уминая пальцем табак в трубке. – Так вы говорите, что этот дух ваш открыл вам….
– Изо всех сил старался открыть свой секрет, безусловно.
– Да нет, – возразил Уиш. – Он не мог. Иначе бы и вы за ним последовали.
– Вот именно! – подхватил я, обрадованный тем, что он сформулировал за меня мою мысль.
– Именно, – повторил Клейтон, задумчиво глядя на огонь.
Некоторое время мы все молчали.
– Но в конце концов у него все-таки вышло? – спросил Сэндерсон.
– В конце концов вышло. Я заставил его потрудиться как следует, но потом у него получилось, и довольно неожиданно. Он уже совсем отчаялся, мы с ним повздорили, а потом он вдруг встал и попросил меня проделать все это медленно, чтобы он мог видеть. «Мне кажется, – он сказал, – что если бы я мог увидеть со стороны, я бы сразу заметил, в чем ошибка». И так и было. «Знаю!» – вдруг сказал он. «Что вы знаете?» – спрашиваю. Но он только повторил: «Знаю. Знаю». А потом говорит мне этаким раздраженным тоном: «Если вы будете смотреть, я не могу этого сделать, просто не могу – и все. С самого начала в этом и было дело отчасти. Я человек нервный, вы меня смущаете». Ну, тут мы немного поспорили. Естественно, мне хотелось посмотреть, но он был упрям, как мул, и я вдруг уступил: я устал как собака, он меня страшно утомил. «Ладно, – говорю, – не буду я на вас глядеть». А сам отвернулся к зеркальному шкафу возле кровати. Он стал делать все сначала в очень быстром темпе. Я наблюдал за ним в зеркале, мне хотелось увидеть, в чем у нас была заминка.
Руки у него пошли колесом, ладони поворачивались – так и так и вот этак, и вот уже последнее движение: когда стоишь прямо, руки разводишь и запрокидываешь голову. И вот, понимаете, вижу, он уже так стоит. И потом вдруг нет его! Не стоит больше! Исчез. Отворачиваюсь от зеркала – пусто! Я один, только свечи вспыхивают, и в голове сумбур. Что это было? Да и было ли что-нибудь? Может, мне приснилось?.. И в это самое мгновение, словно ставя нелепую точку и возвещая конец, часы на лестнице сочли уместным пробить один раз. Вот так: «Бомм!» Я был трезв как судья. Мысли были ясные. Мое шампанское и виски испарились в глубине вселенной. И я чувствовал себя чертовски странно, признаюсь, чертовски странно. Как-то чудно! Бог мой!
Некоторое время он молча разглядывал пепельный кончик своей сигары.
– Вот и все, что со мной произошло, – произнес он наконец.
– И тогда вы легли спать? – спросил Эванс.
– А что же еще мне было делать?
Мы переглянулись с Уишем. Нам хотелось позубоскалить, но было что-то такое, что-то необычное в голосе и в манерах Клейтона, не дававшее нам шутить.
