Урри довольно улыбнулся. В этих строчках безошибочно угадывался врач. Причем врач, крепко обломавшийся.
«Дополнительным же мотивом служило чувство личной зависти обвиняемого к подвигу и славе Дэгу Самсона. Что, безусловно, является еще одним элементом социальной опасности обвиняемого и может рассматриваться как обстоятельство вину отягчающее».
Урри захлопнул папку. Несколько секунд катались желваки под темной кожей.
Ничего-то вы не поняли, подумал он наконец и посмотрел на солнечного тушканчика. Тот уже стал багровым — ночь была совсем рядом. Ничего не поняли, снова подумал Урри. А я оказался лучше, чем сам о себе думал.
* * *
Народу на площади Дэгу было совсем немного. Глупо, конечно, — но обидно. Мысли путались, Урри никак не мог привести их в порядок. До тех пор, пока не увидел бочку с нефтью.
Он всегда был противником смертной казни, как любой образованный человек, способный тонко чувствовать других. Но нельзя было не признать за способом наказания политических преступников, принятым в Аддис-Абебе, удивительной, отточенной красоты. Ради такого символа стоило покорять Аравийский полуостров и выскребать танки судов, навеки застрявших в гаванях Персидского залива.
— Стало быть, все. — Полковник закончил вязать узел вокруг ног Урри, встал, отряхнул колени. — Стало быть, последнее слово.
Дополнительный колорит происходящему придавал тяжелый взгляд Дэгу Самсона — эшафот был установлен прямо напротив памятника герою.
— Неужели положено? — позволил себе вопрос Урри, глядя прямо в глаза бронзового оппонента, державшего высоко над головой листок с рецептом рыбы футу.
Полковник сдержался.
— А ты думал. Только смотри сам. Можно тебя сначала подвесить.
Урри вдруг представил себе такой близкий процесс — короткий рывок веревки, после чего он будет висеть, как ведро на колодезном журавле. Потом полковник рукой остановит его тело, которое, понятно, будет раскачиваться. Потом те двое, что стоят возле журавля, направят его к бочке…
Впрочем, нет. Не о том.
Урри посмотрел на небо. Надо было рассчитаться с долгами.
— В протокол занесут, — Урри придал своим словам утвердительную интонацию, не желая снова искушать полковника.
— Занесут, стало быть. Занесут.
Урри недолго молчал. Расчет выходил торопливый, не такой, каким хотелось бы его видеть, в последней строчке не хватало слога, но… Но.
— Тогда — слушайте:
Танец пылинок, тушканчика прыть —
Рядом. Глаза не закрою.
Выпало сердцу горячему стыть,
Скоро уйду я. Вернутся герои.
Слушайте дальше были лихие…
Я же насытился чудесами.
Той же дорогой иду, что другие.
Но только — с открытыми глазами.
Александр Егоров
ЖИРНОЕ НЕБО
Первым старика заметил Аслан. Он толкнул младшего локтем и шепнул:
— Смотри. Ветеран отключенный.
Беслан пригляделся.
— Энергет, что ли? — тоже негромко произнес он. — Не из наших. Я его на квартале не видел.
Старик — рослый, в длинном грязном пальто — сидел, склонив голову и прислонясь к стене, будто так и сполз по ней, как бывает с расстрелянными мародерами; только какой из него мародер, ему на вид лет семьдесят, столько вообще не живут. Длинные рыжеватые волосы выбивались у старика из-под серой бейсболки. Козырек сполз набок, и стала видна надпись:
MILWAKEE BEER
Аслан с Бесланом с трудом разбирали нерусские буквы. Они еще раз переглянулись и подошли поближе.
Голова старика оставалась в тени. Поэтому Аслан даже вздрогнул, когда тот заговорил:
— Помогите… помогите встать.
Голос у старика был скрипучий, будто кто-то крутил педали на раздолбанном портативном генераторе. Аслан с Бесланом переглянулись.
— Вы энергет? — спросил Беслан.
— Какой еще энергет? — не понял старик. Он вытянул жилистую руку, потрогал рыжую щетину на подбородке.
— Ну… энергозависимый?
Старик сердито засопел. Попробовал встать и не смог. Аслан с Бесланом подхватили его под мышки. Вот странно: от старика ничем не пахло, даже табаком; на квартале от всех дегротов воняло невыносимо, так, что их хотелось пнуть, да посильнее. А этот был еще приличный старик. Хотя, конечно, трогать его не стоило. Аслан оглянулся: никто не видит?
— Настройки сбились, — сказал старик, — У меня нейростимулятор. Сейчас перезагрузится.
Братья удивились. Они видели дополна энергетов, которые торчали на стимуляторах, но это было совсем другое.
Старик отстранил братьев. Его глаза понемногу оживали.
— Как зовут? — спросил он, тяжело дыша.
— Аслан. Беслан, — отозвались братья с двух сторон. — Мы местные. С Лужков. Квартал шесть, Кузьминки.
— А я Анатолий Борисович. Гм… из Центра.
Старик оглядел себя, отряхнулся. Кажется, теперь он мог стоять без посторонней помощи. Тогда Аслан сплюнул и сказал:
— А чего это вы из Центра и здесь?
Вопрос был не очень чтобы вежливым, но и не наглым. Все как положено по локальным понятиям.
Поэтому старик не обиделся. Он оглядел братьев внимательным взором и проговорил:
— Я из Центра Стратегических Разработок. Слыхали о таком?
— Он же в Москве, — сказал Беслан.
— Ну да. Ну да, — старик закашлялся. — В Москве. А мы в Лужках. Хорошо. Но этот Центр был здесь когда-то, понятно?
— Это мы не знаем, — сказали братья.
— Откуда вам знать. Давно было. Цирк уехал, клоуны остались, — загадочно молвил старик. — У нас штат сократили. В министерстве сказали: нерентабельно твое направление, Анатолий Борисович. Оставайся тут, а мы переезжаем… в этот их, как его, сволочь… Нефтедрищенск… то есть в Москву, в Москву, что это я…
Он закашлялся снова. Ребята слушали его с испугом.
— Вот как-то так, — Анатолий Борисович ухватил низенького Беслана за плечо, тот поежился. — Только они, гады, всего не знали. И теперь не знают. Думают, у меня совсем крыша съехала? Не дождутся. Может, у меня и альцгеймер, но еще не геймовер… я еще на их могилках спляшу.
Аслан с Бесланом не знали что и сказать. Они шли втроем по выщербленной мостовой к проспекту. Старик прихрамывал. Когда навстречу стали попадаться люди, братья смутились и замедлили шаг.
— Спасибо, ребята, — обернулся к ним старик. — Я бы так и отключился, если бы не вы.
— А что у вас на кепке написано? — спросил Беслан.
— На кепке? — старик снял бейсболку, и ветер растрепал его длинные волосы. — На кепке написано — пиво из Милуоки. Это в Штатах. Бывали в Штатах?
