Зиновий Юрьев - Полная переделка

— С вашего разрешения мы подождем его. Это мой коллега Фрэнк Макферсон. Фрэнк, это миссис Каллахэн.

— Очень приятно.

— Садитесь, муж сейчас будет.

— Вы не будете возражать, если я закурю? А то, знаете, некоторые женщины…

— Курите, пожалуйста, о чем вы говорите.

— А где ваш симпатичный сынишка?

— Пошел погулять с собакой. Мы, конечно, обожаем пса, но, боже мой, сколько хлопот, вы даже себе не представляете. У вас есть собака, мистер?..

— О, простите, я думал, ваш супруг назвал мою фамилию. Фалькони. Джек Фалькони. А вот кто-то идет из ваших.

Миссис Каллахэн пошла к двери. Уже когда она поцеловала мужа, она заметила, что лицо его странно напряжено.

— А у нас гости. Твой друг мистер Фалькони с приятелем. Что с тобой? — Она понизила голос. — Ты недоволен?

Каллахэн ничего не ответил, и они вошли в комнату.

— Привет, — улыбнулся Фалькони. — Миссис Каллахэн, вы не будете возражать, если мы с вашим супругом на секундочку уединимся?

Он мягко потянут Каллахэна за рукав, как ребенка, и тот покорно пошел за ним.

— Где деньги? — спросил Фалькони, как только закрыл за собой дверь.

— Деньги? — тупо переспросил Каллахэн.

— Да, деньги. Десять тысяч, которые я оставил вчера.

— А… Я их… Я сделаю, я все сделаю, что вы скажете… Я же не виноват, что эта сволочь изменила шифр.

— Вы виноваты, Каллахэн, — холодно сказал Фалькони. — Вы гнусная, трясущаяся баба. Не мудрено, что Берман почуял неладное. Даже ребенок сделал бы то же самое, поглядев на вас.

— Я…

— Давайте деньги.

Фалькони достал пистолет и выразительно показал его Каллахэну. Тот приподнял матрац и вытащил из-под него обе пачки. Бумажные ленточки на них были целы. Фалькони засунул их себе в карманы. Каллахэн не сводил с денег глаз и не сразу заметил, что Фалькони поднял пистолет. Он не успел испугаться, потому что хлопнул негромкий, смягченный глушителем выстрел, и он упал на кровать.

— Что случилось? — послышался крик миссис Каллахэн.

Она распахнула дверь и увидела лежащего мужа. Она метнулась к Фалькони, но он выстрелил почти в упор. Он глубоко вздохнул и вышел в гостиную.

— Пошли? — спросил Фрэнк.

— Нет, надо подождать мальчишку. Он же меня видел вчера…

Вторые сутки я ломаю себе голову. Что же все-таки произошло? Ничто так не способствует развитию наблюдательности и способности к логическим умонастроениям, как одиночная камера.

Я сижу в своей маленькой, уютной одиночной камере в Первой городской тюрьме и думаю. И ничего не могу понять. Я не могу понять, например, почему вчера кто-то подошел к двери камеры, покрутил диск замка и ушел. Никто не вошел, меня никто не звал, не приглашал на очередной допрос. Это странность номер один. Диск замка служит для его открытия. Не развлекается же дежурный тем, что ходит и крутит диски. Раз диск крутили, значит, дверь должны были открыть. И не открыли. Почему?

Вчера же, но немного позже, я снова слышал характерный звук вращения диска. Причем несколько раз подряд. Потом кто-то стучал в дверь. Я подскочил к ней, толкнул — дверь была заперта. Это странность номер два. Совсем большая странность. Стучать в дверь камеры, да не просто стучать, а колотить в нее кулаками, колотить снаружи — согласитесь, это случается в хорошей тюрьме не каждый день. Колотить в дверь изнутри — это нормально. Но снаружи…

Но и это еще не все. Ни вчера, ни сегодня меня не вызывали к следователю, хотя следствие явно не закончено. Меня не выводили на прогулку, хотя до этого я маршировал по тюремному дворику ежедневно, хотел я этого или нет. И наконец, последнее. Сегодня ко мне не пришел Айвэн. Если бы он просто не зашел ко мне в какой-то день, я бы не придал этому значения. В конце концов, у него в тюрьме могут найтись и другие заботы, кроме посещения приятелей по рыбалке. Но когда он был у меня вчера, я вдруг почувствовал, как мое сердце потянулось к нему. Никогда не думал, что нас связывает что-то большее, чем наше озеро. Да и он, если не ошибаюсь, принял мои невзгоды очень близко к сердцу. Добрый старый Айвэн…

Так что же все-таки произошло? Я строил самые невероятные предположения, но тут же отбрасывал их. Они не выдерживали ни малейшей критики.

Звякнул сигнал раздатчика. Где-то заработал мотор, зашелестела лента транспортера, и из окошка на меня посмотрел обед. Тридцать секунд — вполне достаточный срок, чтобы вынуть из ниши раздатчика три тарелки. Но я, должно быть, так задумался, что успел взять только одну тарелку с супом. Остальные поехали дальше. Бог с ними. Не так уж много калорий мне здесь нужно. К тому же на пустой живот думается лучше. И стало быть, у меня появились шансы, что что-нибудь я в конце концов придумаю.

Но я так и не придумал. Если бы меня держали неделю на воде, я бы тоже не придумал. Покушение в тюрьме? Маловероятно. И в чем оно выражалось? В возне с диском замка? Хорошо, допустим даже это. Но почему меня не вызывают на допрос?

С этим вопросом я и заснул. Увы, я уже не помню, сколько раз за последние недели я ложился спать с вопросами и просыпался с вопросами. Целый выводок вопросительных знаков — от солидных, респектабельных вопросов до маленьких шустрых вопросиков…

На следующий день у дверей моей камеры возня продолжалась часа полтора. Крутили диск, уходили, приходили, захлебывалось визгом сперло, изнемогая в схватке с металлом. Наконец дверь открылась, и меня попели на допрос. Наверное, испортился замок, Все объяснилось настолько просто, что мне стало даже обидно. Только и всего.

Следователь задавал вопросы, которые должен был задать. Я давал ответы, которые должен был дать. Я просто отрицал все, что мог отрицать. Я ничего не объяснял. Мне нужен был суд.

У следователя было выражение лица ребенка, которому сначала показали игрушку и тут же отняли ее. Мне показалось, что вот-вот он заплачет.

— Мистер Рондол, — обиженно сказал он, — ваше запирательство бессмысленно. Вы же интеллигентный человек. Вы адвокат. Вы говорите: нет, нет, нет, а факты кричат: да, да, да. Где логика, где смысл?

Я вздохнул и пожал плечами.

— Увы, я ничем не могу помочь вам.

Когда допрос был закончен, я спросил следователя:

— Как поживает мой друг мистер Берман?

Следователь замер на мгновение и посмотрел на меня.

— Он в больнице. А почему вы спрашиваете?

Почему я спрашиваю? Может быть, нельзя говорить, что он мой друг? Но почему же?

— Я знаком с Айвэном много лет. Я сижу в тюрьме, где он работает. Могу я спросить, что с ним?

— Да, конечно, конечно, — кивнул следователь. — Его, очевидно, пытались ограбить. Его ранили. Состояние тяжелое, но он жив.