Наступило такое молчание, какого и аббат не мог бы добиться всей своей властью, - тишина столь же глубокая, как вода, поглотившая Эйлиота. Причетник в черной выцветшей рясе спокойно высился перед всеми, дожидаясь, когда его спросят. В нем не заметно было ни страха, ни сожаления, казалось, он не видел ничего странного в своих словах и не усматривал причины для того, чтобы высказаться попространнее и пораньше. Однако он готов был терпеливо дать разъяснения, какие от него потребуют.
- Ты знаешь? - вымолвил наконец аббат, который долго с изумлением созерцал стоящего перед ним человека.- И ничего не сказал раньше?
- Не было нужды. До сих пор никому не грозила опасность. Когда дело сделано, лучше не ворошить.
- Ты хочешь сказать, что был там и все видел? - недоверчиво спросил аббат.- Так это был ты?
- Нет,- ответил Синрик, медленно покачав седой головой.- Я его не трогал.- Он произнес это терпеливым и ласковым голосом, каким отвечают на детские вопросы.- Я был там, видел. Но его не трогал.
- Так скажи нам теперь, кто же его убил? - спокойно спросил Хью.
- Никто его не убивал.- сказал Синрик.- Тот, кто совершает насилие, от насилия и погибает. И это справедливо.
- Скажи нам,- мягко заговорил опять Хью,- скажи, как это произошло! Объясни всем и успокой свою душу. Ты говоришь, что он погиб от несчастного случая ?
- Нет, не от случая,- сказал Синрик.- Это был высший суд.
Облизав губы, он поднял голову вверх, обратив взор на высящуюся спереди стену часовни пресвятой Девы, словно он, неграмотный, хотел прочесть на ней нужные слова, ибо сам по природе был немногословным.
- В ту ночь я пошел на пруд. Я часто гуляю там по ночам, когда не светит луна и некому на меня смотреть. Там, под ивами, за мельницей, и утопилась она - Элюнед, дочка вдовы Нест... из-за того, что Эйлиот отказал ей в исповеди и захлопнул перед ней дверь. Лучше бы он воткнул ей нож. в сердце, это было бы не так жестоко! Такая дивная красота ушла от нас... Я хорошо ее знал, она часто приходила при жизни отца Адама за утешением. Он ее ни разу не прогнал. А когда она не тосковала из-за своих грехов, она была словно птичка, словно цветок, радость для глаз! Не так-то много на свете красоты, чтобы губить ее безнаказанно. А когда она каялась, то была точно ребенок... Она была ребенком. Он ребенка прогнал...
На мгновение Синрик умолк, как будто, ослепнув от горя, не мог прочесть слов и, наморщив высокий лоб, силился их разглядеть. Но никто не посмел нарушить молчание.
- Вот там я стоял, на месте, где утопилась Элюнед, и тут он показался на тропинке. Я не видел, кто идет, он не дошел до того места, где я стоял, но вижу, идет кто-то около мельницы, громко топает и бормочет. Слышу, он вроде бы злится - так мне показалось. Потом, спотыкаясь, подбежала женщина. Я услышал, как она его громко окликнула, она упала перед ним на колени и рыдала, он хотел ее оттолкнуть, но она держала его и не отпускала. Он ударил ее - я слышал. Она только застонала, и я тогда пошел к ним - боялся, как бы не случилось смертоубийство. Поэтому я и увидел, хотя и смутно, но мои глаза уже привыкли к темноте, и я все-таки разглядел, как он снова замахнулся палкой, а женщина от страха схватилась обеими руками за рукоять. Я видел, как он дернул за палку изо всех сил и вырвал ее из рук женщины... Та побежала прочь. Я слышал, как она, спотыкаясь, бежала по тропинке, но думаю, она не слыхала и не узнала того, что знаю я. Я услышал, как он закачался и рухнул навзничь, головой на обрубленный пень. Слышал, как хрустнули сломанные ветки. Слышал всплеск - не очень громкий,- когда он упал в воду.
Снова наступило долгое и глубокое молчание, пока Синрик думал, стараясь все в точности вспомнить, поскольку этого от него ждали. Тогда брат Кадфаэль спокойно вышел из-за спин потрясенных монахов. Он подоспел только к самому концу рассказа, но, слушая Синрика, он держал в руке доказательство убогую, рваную тряпицу. Ловушка, которую расставил Хью, никого не поймала, а всех освободила. Обведя взглядом безмолвный круг, Кадфаэль остановил его на стоявшей напротив Диоте, которую поддерживала Санан. Обе женщины низко надвинули на лоб капюшоны. Одной из порезанных об острый ободок рук Диота придерживала на груди края своего плаща.
- Я подошел к этому месту и посмотрел на воду, - продолжал Синрик. Только тут я понял, что это был Эйлиот. Он лежал в воде у моих ног, оглушенный, потерявший сознание... Я узнал его лицо. Глаза его были открыты. Тогда я повернулся спиной и ушел, как он ушел от нее, отвернувшись и захлопнув перед ней дверь, несмотря на ее слезы, как не посмотрел на слезы этой женщины и ударил ее... Если бы бог не желал его смерти, он бы остался жив. А иначе почему это случилось на том самом месте? Да и кто я такой, чтобы мешать божьему промыслу?
Все это Синрик изложил тем рассудительным тоном, каким он сообщил бы, сколько свечей закупил для приходского алтаря, хотя слова его падали медленно, как если бы их затрудняла напряженная работа мысли. От него требовалась ясность, и он старался рассказать все как можно яснее. Но аббату Радульфусу послышалось в этом рассказе нечто пророческое. Разве Синрик, пожелай он помочь утопающему, преуспел бы в его спасении? Кто знает, можно ли было еще спасти Эйлиота? В кромешной тьме, один, не имея времени вызвать кого-то на помощь, потому что монахи тогда собирались начать ночную службу, как мог он вытащить из-под обрыва безвольное отяжелевшее тело? Да и кто мог бы это сделать на его месте? Лучше предположить, что это уже было невозможно, и смириться с тем исходом, который Синрик считает господней волей!
- А теперь, милорд аббат,- прервал его мысли Синрик, который все это время вежливо ожидал какого-нибудь суждения или вопроса,- коли я больше не нужен, разрешите мне вернуться закопать могилу. Работы там еще много, надо бы засветло управиться.
- Ступай,- ответил аббат, пристально поглядев ему в глаза без тени упрека, но и в глазах Синрика он не видел ни тени сомнения.- Ступай и приходи ко мне за вознаграждением, когда все закончишь.
Синрик удалился так же, как раньше пришел, и все, кто провожал его глазами в потрясенном молчании, не заметили никакой перемены ни в его размашистой походке, ни в спокойных, размеренных взмахах его лопаты.
Радульфус взглянул на Хью, затем на стоявшего перед ним Джордана Эчарда, который совсем поник от пережитого страха. На мгновение суровое лицо аббата дрогнуло от пробежавшей по нему едва заметной улыбки.
- Милорд шериф! Мне кажется, что ваши обвинения против этого человека сняты с него благодаря разъяснению. Если же на его совести есть другие проступки, - сказал аббат, бросив на совершенно раздавленного Джордана строгий взгляд,- то в них я рекомендую ему покаяться на исповеди. И впредь избегать подобного! Пускай он хорошенько задумается над тем, в какие опасности его ввергает подобный образ поведения, чтобы этот день послужил ему уроком.
