Ближе к середине ямы, на маленьком пятачке, очищенном от отбросов, стоял на коленях человек. Принц вгляделся и воскликнул:
– Болтун!
Но Болтун не отозвался и продолжал пить. В руках у него была плошка, и он, опустив в нее лицо, сосредоточенно хлебал, заглушая хрип старика и гудение мух. Он запрокинул голову, чтобы выцедить последние капли, глянул поверх плошки, заметил фигуру, стоящую на коленях у края ямы, и с криком забился в угол.
– Не надо!
– Милый Болтун! Это я!
Болтун осторожно скосил глаза из-под поднятых в испуге рук и посмотрел вверх. Его лицо было опухшим от побоев, покрыто грязью и кровью свежей раны, глаза – в обводе красных, как кровь, воспаленных век.
– Принц?
– Помоги мне!
Болтун топтался в отбросах. Потом взвизгнул:
– Тебе? Ты не нуждаешься в помощи! Это мне нужна помощь!
– Я сбежал.
– Нет, я грежу. Мне мерещатся призраки. Мне сказали, что я сошел с ума… и вот…
– Я не хочу возвращаться.
Болтун, заслонившись ладонью от солнца, посмотрел вверх.
– Это в самом деле ты?
– Из меня хотят сделать Бога.
Болтун горячо заговорил:
– Вызволи меня отсюда! Пойди к сестре – скажи, чтобы помогла!
– Она никого не хочет видеть, – ответил принц. – Кроме того, я ведь сбежал. Мы могли бы уйти вместе.
Болтун замер.
– Ты? Убежал?
– Мы могли бы уйти туда, где холодно, и жить там.
– О, так просто! – усмехнулся Болтун. – Ты наивен.
– Я и сам туда дойду.
Болтун визгливо засмеялся:
– Нам придется добираться до устья реки, там пересечь море, другую землю и еще одно море…
– Пусть!
– Тебя когда-нибудь обменивали на лодку лука?
– Нет, конечно, нет.
– А сириец тебя не ощупывал, чтобы узнать, годишься ты в евнухи или уже перерос?
– Какой такой сириец?
– Нас продадут в рабство…
Болтун замолчал, облизнул потрескавшиеся губы, медленно обвел взглядом край ямы и опять посмотрел на принца.
– Пол-лодки, может, и дали бы, да только силенок у тебя маловато и слишком красивым тебя не назовешь, не так ли?
– Я – мальчик. Будь я девочкой, то был бы красивым. И не нужно было бы заставлять воду в реке подниматься или…
– Эти твои браслеты, – медленно проговорил Болтун. – Они придают тебе нечто такое… Из тебя мог бы получиться евнух.
– Пусть уж лучше будет девочка, – с некоторой робостью сказал принц. – Можно это устроить, как по-твоему?
Сквозь слой грязи на лице Болтун смотрел на принца неподвижным взглядом, что-то прикидывая.
– О да. Вытащи меня отсюда, и тогда…
– Так мы идем? Правда идем?
– Идем. Теперь слушай…
Слепой опять захрипел.
– Отчего он так хрипит?
– Умирает, – пояснил Болтун. – Давно уже.
– Как он сломал свою палку?
– Я пытался выбраться из ямы с ее помощью. Встал старику на плечи, а он упал.
– Наверно, его мучает жажда.
– Конечно, – равнодушно подтвердил Болтун. – От этого он и умирает.
– Что ж он не пил?
– Потому что я хотел пить, – взорвался Болтун. – Еще дурацкие вопросы будут? Мы теряем время!
– И все-таки…
– Послушай. Кто-нибудь видел, как ты шел сюда?
– Нет.
– Ты мог бы подкупить стражу?
– Верховный узнает. Ему известно все.
– Ты слишком мал, чтобы дотащить лестницу. Но ты мог бы принести веревку. Прикрепить ее к скале и бросить мне конец…
Принц вскочил и захлопал в ладоши.
– Да, да, да!
– Эта твоя сестра – самая невежественная, бестолковая, сводящая с ума, прекрасная – у нее-то веревки нет… Мог бы ты найти веревку?
Не стой принц на краю ямы, он пустился бы в пляс от охватившей его бурной радости.
– Я найду веревку, – закричал он. – Найду!
– И вот что еще… У тебя ведь есть другие украшения, не только те, что сейчас на тебе.
– Есть.
– Принеси.
– Хорошо!
– Значит, веревка, драгоценности. Как стемнеет. Клянешься?
– Клянусь! Клянусь, Болтун, дорогой!
– Тогда иди. Это мой… это наш единственный шанс.
Принц отошел от ямы и уже спустился на несколько ярдов с горы, когда вспомнил об опасности и, юркнув в сторону, спрятался за камнем. Но страж не прогуливался у задних ворот. Вообще не было видно ни души; и сами ворота были закрыты. Он решил направиться к тени пальмовой рощи и оттуда, по залитым водой полям, обойти Высокий Дом и добраться до главных ворот. Но у края поля он наткнулся на двух голых ребятишек, которые пускали по воде лодочку из тростника. Он попросил проводить его к главным воротам, и они безропотно повиновались, видя его браслеты и ожерелье, его сандалии, Священный узел и плоеную юбочку. Там он прошел через передний двор прямо в свои комнаты; он поднял нянек, предававшихся послеполуденному отдыху, и, поскольку был почти Богом, они с готовностью повиновались ему, заслышав новые, твердые нотки в его голосе. Ему нужны драгоценности, много драгоценностей; и, когда они осмелились спросить зачем, он так глянул на них, что они тут же ретировались. Наконец драгоценности принесли и свалили в кучу перед ним; он ощущал странное удовлетворение, навешивая их на себя, пока не начал бренчать и звенеть при каждом движении.
Теперь предстояло раздобыть веревку. В Высоком Доме сделать это было, пожалуй, непросто. В колодцах рядом с кухнями были веревки, но чересчур длинные, и добраться до них было трудно. Много веревок было у главных ворот на флагштоках, но возле каждого стоял человек, подымавший болтавшийся в безветрии вымпел. Принц был в растерянности и уселся, звякнув драгоценностями, в углу, чтобы решить, как ему быть. В конце концов он ясно понял одно: веревки ему не найти. Слуги, к которым он обращался, кланялись и, почтительно пятясь, отступали, чтобы больше не вернуться. Он тяжело вздохнул и почувствовал, что дрожит. Когда действительно нужна веревка, обращаться следует лишь к одному человеку – который знает все. Он медленно поднялся, звякнув украшениями.
Площадка высокой насыпной террасы выходила на вздувшуюся реку. Над площадкой был натянут обвисший в неподвижном воздухе полог. Прекрасный Цветок сидела в тени полога и смотрела на воду. Она изменилась и словно сделалась меньше. Ее длинные волосы были острижены и немного не доставали до плеч, на лоб спускалась челка. Хотя на голове у нее был царский урей – золотой обруч с золотой же коброй, усыпанной топазами, она казалась еще тоньше фигурой и лицом, на котором не было никакой краски, кроме толстого слоя малахита на веках и на ресницах, чтобы защитить глаза от солнца. Итак, она мрачно глядела на воду: и если бы кто взглянул ей в лицо, то прочел бы в нем обиду и одновременно вызов.
Перед ней стоял Верховный. Стоял, подпирая подбородок правой рукой. На его лице застыла напряженная улыбка.
