— Иван, — сказал я тихо.
— Так надо, — слегка кивнул он мне. — Так надо…
Так надо? Да зачем же так надо? Ведь теперь не только я, но и он будет причиной, ну пусть не причиной, но уж наверняка поводом для блужданий поезда! Неужели он этого не понимает? Или… или… или это он нарочно? Чтобы разделить со мной вину, чтобы облегчить мою совесть! Ива-ан… Да разве можно брать такое на себя? Ведь у меня это получилось, когда я ничего не знал. А ты ведь уже знаешь все! Неужели ты идешь на это сознательно?
Тося вдруг резко оттолкнулась от могучей груди Ивана и повернулась лицом к нам. Обращалась она к Семену, но слова ее предназначались всем:
— Да! Да! Я люблю его! Люблю!
— Я тоже люблю тебя, Тося… — сказал Иван тихо и положил на столик бритву. Мою сломанную бритву.
Теперь ее мог взять любой. Любой мог наладить ее, включить и начать бриться. Аж до самого Марграда…
— Да?! Да?! — закричал Семен. — Ты так?! Ты так?!
Он бросился что-то доставать на верхние полки. Вниз полетели свертки, коробки, еще что-то. Семен, словно не помня себя, в каком-то исступлении все бросал их и бросал на пол и столик. Много, однако, у него было еще припасено там. Потом он соскочил на пол и начал с криком «Вот! Вот!» выбрасывать все в открытое окно.
— Вот! — зло сказал он, закончив свою работу. — Вот! Ты этого хотела! Получай! Этого ты хотела! Все там, все!
— Я не этого хотела, Семен…
— Не этого?! Знаю я, чего ты хотела…
Семен немного поостыл, устал.
— А! Идите вы все… — И он мрачно сел в угол свободной полки. Похоже, что Семен понимал, что произошло. Понимал даже, что теперь он ничего не вернет назад. И страдал. Наверное, Семен очень любил свою Тосю.
— Теперь уж нет, — тихо сказала Тося и пошла в купе Инги.
Все молчали. Кто растерянно, кто многозначительно. Не знаю, сколько бы продлилось это молчание, но тут в вагон ворвался неутомимый Валерка. Вид его был красноречив. Валерка наверняка совершил очередной геройский поступок.
— Задание выполнено, — отрапортовал он. Его даже не смутило присутствие в купе незнакомых людей. — Все сделали, — сказал он уже менее восторженно.
Но теперь некому было спрашивать Валерку. Я и Иван не имели права. Степан Матвеевич готовился к отходу в другую реальность. Валерий Михайлович стоял с испуганным видом, да и вещи его снова беспокоили, давили или врезались в тело. Семену теперь вообще на все в жизни было наплевать. Комиссия впервые видела Валерку и не знала, что за задание он выполнил. Да и не было, собственно говоря, у него никакого задания. Валерка делал то, что считал нужным.
— Какое задание? — спросил Федор.
— Ну это… чтобы пассажиры не выдумывали ничего такого сверхъестественного. Не мечтали чтобы до Марграда… Мы и посты везде расставили. Методику работы продумали. Заговариваем, так сказать, зубы… А что? Что-нибудь изменилось? Не нужно было этого делать?
— Да нет, — сказал Федор. — Молодцы вы. Все правильно сделали. И как поезд, идет уже по расписанию?
— Не совсем, но догоняем… По крайней мере, мы идем по Западно-Сибирской низменности, как и должно быть.
— Это хорошо, — сказал Федор. — Значит, приедем…
— Дело в том, Валерий, — сказал я, — что мы все равно никогда не приедем в Марград, потому что у нас с Ингой здесь двое детей, появившихся странным образом. И из-за этого поезд будет вечно метаться по железным дорогам.
— Ну и что, что двое детей? — Валерка смутился. — Ну и что, что двое? Двое и должно быть в семье. Даже две целых и три десятых в среднем. Я читал.
— Да ты все ли понимаешь, Валерий?
— Понимаю. Раз Инга любит тебя, почему бы у вас не быть детям?
— Так ведь и ты ее любишь! — нанес я запрещенный удар.
— Я?… Да… А что?… Ну и я тоже… Так что же из этого? Я не понимаю, простите.
— Это ты прости меня, Валерий. Я что-то не то сказал. Но все равно мы никуда не приедем.
— Валерий, — сказал Иван, — я вот только что перед твоим приходом сказал всем, что люблю Тосю.
— Ну и что?
— Да все то же…
— Ну и люби себе на здоровье!
— А другим?
— Что другим?
— Себе на здоровье, а другим?
— Да какое дело другим! — вспылил Валерка. — Что тут могут сделать другие?!. Я понимаю, понимаю. Я все отлично понимаю. И вы тут напрасно думаете… — Он вдруг начал пятиться, потом повернулся и убежал в другой вагон.
Конечно, Валерка не мог сидеть без дела. Вся жизнь его была в хороших и полезных делах.
— Вот эта самая бритва, — сказал Иван и залез на свою полку в соседнем купе.
Все, он больше не желал принимать участия в этой лотерее.
Степан Матвеевич вдруг поднял мутные глаза и выдавил из себя хриплое:
— Год, число, месяц?
— Второе августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, — сказал я и постарался усадить его поудобнее. — Реальность самая что ни на есть настоящая.
Вот он-то пожертвовал своим счастьем и теперь снова был в своей многомиллионной и страшной жизни.
Валерий Михайлович хватал посиневшим ртом воздух. Ремень, что ли, перетянул его дальше невозможного? Он тоже согласился вернуться в свою многотрудную жизнь.
— Академики, занимайтесь спортом! — бросил клич писатель Федор.
Где-то пыталась не вспоминать свою семью Зинаида Павловна и наверняка снова помогала кому-то.
Вообще-то я сдался… Ну не то чтобы сдался, а просто отдал себя на суд пассажиров. Уж справедливый Валерка наверняка через своих бойцов объяснит всем, что теперь им нужно делать. Может, и делегация какая придет. Я не скажу и слова против, даже не подумаю возражать. Я просто буду сидеть рядом с Ингой, и все… Будет так, как будет.
А комиссия пусть тут решает, что к чему. Пусть связываются с Академией наук, пусть сбрасывают десанты и продукты, пусть вычисляют на математических машинах дальнейшую судьбу нашего поезда и его пассажиров. Пусть они что хотят, то и делают. «Мозговой центр» нашего поезда распался. И уже пришли другие люди на наше место. Я бы сейчас не удивился, если бы все дело спасения поезда возглавил Валерка. Ему бы подошло руководить и спасать человечество. А попутно он бы объяснил ему, в чем оно, право, и где совершало ошибки. Пусть… Все пусть… Все, все, все!
Я повернулся и пошел в последнее купе, где еще совсем недавно с такой радостью и желанием пели веселые песни, где выделялся красотой и силой голос Инги, где все были счастливы, а если и не все, то все-таки не так, как сейчас…
Придерживая моего сына при толчках поезда, лицом ко мне сидел товарищ Обыкновеннов. Лицо его было печально. Он, как и всегда прежде, сидел в наглухо застегнутом пальто и надвинутой на глаза велюровой шляпе. А глаза его словно говорили: «Будьте любезны…»
