Действительно, в книге ни слова не упоминалось о методике исследований. Но Степан Рогов и не искал намеков на то, каким путем профессор Зернов со своими сотрудниками добился разгадки природы вирусов. Студенту-второкурснику было еще рано думать о том, чтобы проверить выводы, казавшиеся невероятными. Но он внимательно, по многу раз, перечитывал каждое из общих положений профессора Зернова, чувствуя, что отныне микробиология стала на твердый, правильный путь.
Иммунитет… Много раз о нем говорил профессор Браун, много раз об иммунитете читал Степан и в популярных брошюрах, и в солидных монографиях, но только теперь раскрылась сущность иммунитета.
Превращение микробов в вирусы… Часто бывает, что человек явно болен туберкулезом, а палочку Коха найти не удается. Вместо нее обнаруживаются какие-то вирусные частицы. Считалось, что это — случайные вирусы, вирусы-попутчики… При заболевании сыпным тифом иногда обнаруживают кроме сыпнотифозного вируса также и микроб «протей»… Считалось, что это — микроб-попутчик… И вот только теперь выяснилось, что это не исключение, а правило: каждый микроорганизм может находиться в разных стадиях.
Степан подчеркнул в книге фразу: «…разделение микроорганизмов на вирусы и микробы абсолютно неправильно…» — и улыбнулся, вспомнив тот день, когда они с Карповым, впервые встретившись, разделили будущие «сферы влияния».
— Коля, помнишь: «Ты будешь по микробам, а я — по вирусам»?
Карпов оторвался от книги, непонимающе взглянул на Степана и засмеялся:
— Да, да, Степа! А надо бы просто сказать: вместе будем работать!
Поднявшись, он устало расправил плечи и подошел к Степану:
— Ты знаешь, в который раз я перечитываю книгу и думаю: как все же усложняются наши науки. Возьми хотя бы микробиологию. Раньше все было просто: вирус так вирус, микроб так микроб. Нашел возбудителя болезни, создай вещество, которое убивало бы его, — и с болезнью покончено… А теперь — ничего не понять: который тут вирус? Который микроб?
Степан захохотал:
— У тебя получилось точно по Маяковскому:
…не верь
ни единой версийке.
Который москит
и который мускат,
И кто персюки
и персики?
Но нет, Коля, можно понять все, — не нужно только искать мнимой простоты и не нужно стараться втиснуть всякий факт в узкие рамки правил. Ты знаешь, как говорит профессор Кривцов? «Исключение? Нет, дорогой, — это исключение до поры до времени. А затем это исключение дает начало новому, более глубокому правилу».
— Да… — задумчиво протянул Коля. — А знаешь, мне бы хотелось видеть профессора Зернова, поговорить с ним. Наверное, он высокий, стройный, красивый… Молодой. Человек, создавший такую замечательную теорию, обязательно должен быть молодым.
Степан улыбнулся:
— Ты опять упрощаешь, Коля… А мне, наоборот, профессор Зернов представляется человеком невысокого роста, почтенных лет, седым, со спокойным, внимательным взглядом. А впрочем, да, он молод. Он должен быть молод духом, как все энергичные и сильные люди.
Оба замолчали. Стоя у открытого окна, откуда дышал свежий весенний ветерок, они засмотрелись в пространство.
Могли ли предположить они, что именно в эту минуту за сотни километров отсюда, в одном из пригородов Москвы, профессор Зернов точно так же стоял у окна, задумчиво глядя в ночную мглу? Могли ль они знать, что именно в эти минуты он находил решение проблемы, которая возникнет перед ними через несколько лет?
Прошло три года. Каждый день в отдельности, смотря по обстоятельствам, мог быть необычно коротким или невероятно длинным, но, связываясь в недели, месяцы, они бежали как бесконечная лента конвейера. Каждый день приносил нечто новое: он не был таким, как вчерашний, и отличался от завтрашнего, но никаких выдающихся событий в жизни наших героев не произошло.
Второкурсники стали пятикурсниками. Четвертая группа распалась на три отделения, но попрежнему была дружна. Таню Снежко избрали секретарем комсомольской организации факультета. Николай Карпов ведал культурным отделом профкома. Степан Рогов стал ученым секретарем студенческого научного общества.
Лена Борзик влюбилась в Мишу Абраменко, и, судя по тому, что Миша стал необыкновенно внимателен к ней и рассеян, — не без взаимности.
А отношения Тани Снежко и Николая Карпова все еще оставались неопределенными. Они не могли обходиться друг без друга, но постоянно спорили: и как «общественные деятели» профкома и комсомольской организации, и как студенты одного отделения одной группы, и просто как друзья.
Как ни странно, все, даже наиболее сложные, общественные дела решались быстро, а какая-нибудь мелочь, — например, спор о том, будут ли при коммунизме моды и модницы, — заставляла их часами просиживать друг против друга и доказывать, доказывать, доказывать… Но всем было ясно: именно в такую странную форму вылилось взаимное влечение двух хороших друзей, двух людей, желающих быть всегда вместе и не решающихся сказать это прямо.
Однажды вечером, когда Таня и Николай, как обычно, о чем-то спорили, в комнату профкома вошел Степан. Он залюбовался, глядя на друзей. Красота Тани была своеобразной: белокурые, с золотистым отливом волосы, темные брови, слегка вздернутый нос, жаркий румянец щек — все гармонировало с ее озорными лукавыми глазами. Николай был красив строгой мужской красотой. Резко очерченный подбородок, высокий лоб, слегка выдающиеся скулы делали его лицо волевым, и лишь глаза — карие, добрые — да упрямо торчащий хохолок меднокаштановых волос все еще придавали его лицу выражение милой непосредственности.
Глядя на них, Степан ощутил необыкновенный прилив нежности.
Друзья! Хорошие, настоящие друзья!.. Что если бы на свете не было дружбы? Все вокруг стало бы мертво и бессодержательно.
Тихо подкравшись, Степан обнял их за плечи:
— Ну, не стыдно ли в такую ночь отсиживаться в профкоме, вести схоластические споры? Вы настолько увлеклись, что даже не заметили меня, а я целый час стоял за вашими спинами, выжидая паузы… да так и не мог дождаться.
Странно: ни Таня, ни Коля не нашлись, что ответить. А Степан свел их головы так, что белокурые волосы сплелись с медно-каштановыми, и грустно сказал:
— Скоро расстанемся, друзья… Может быть, ненадолго, но все же расстанемся.
Он выпустил их головы, пододвинул стул и шутливо запричитал:
— На кого ж вы меня покидаете?! Пропаду я без вас, сиротина!
