А перед штормом все было так, как описано под диктовку самого Христофора Колумба в дневнике его первого плавания.
Правда, моряки не испытали в тихую погоду священного трепета при виде зеленых морских просторов, покрытых как бы вынесенной речной травой с ползающими по стеблям ракообразными «чудовищами» (а на самом деле — саргассовыми водорослями, давшими этой части Атлантики название «Саргассово море»). Но жуткое чувство внезапно охватило добровольных спутников Колумба. И эти сорвиголовы, смельчаки готовы были в безотчетном ужасе спасаться неизвестно от чего и куда, хоть броситься за борт.
Но у борта они застывали, словно парализованные, не в состоянии занести ногу для прыжка. Они смотрели друг на друга выпученными, вылезающими из орбит глазами, мотая отяжелевшими головами с вздыбленными, словно наэлектризованными волосами.
Адмирал видел невероятное преображение своих отчаянных спутников, всегда готовых на любое опасное дело. Было от чего и ему самому потерять самообладание, но он нашелся. Оказывается, он это предвидел!..
Сбежав по трапу на нижний ярус, Колумб приказал что-то пажу де Сольедо. И тот, словно обезумев, пошел по палубе в неистовой пляске.
Эта нелепая с виду выходка все же отвлекла внимание наиболее видных соратников адмирала: прежде всего, «маэстро корабля» (шкипера), силача-великана Хуана де ла Коста, и неразлучного с ним «пилота» (штурмана) — им была темнокожая Паралесо Ниньо. Быстрая, гибкая, она получила прозвище «крошка», необычайно подходившее ей.
Все трое на глазах адмирала и перепуганной команды сотрясали палубу ураганным плясом. Адмирал, посмеиваясь, любовался ими, сравнивая их порывистые движения с невидимым и далеким штормом, отзвук которого, как утверждали знатоки моря, мог вызвать беспричинный ужас у людей.
Ужас, да не у всех!
Адмирал, незаметно для себя, даже притопывал больной ногой. «Сто тысяч дьяволов и одна ведьма!» — подзадоривал он себя. Вот это пляс! В былые времена ему могли бы позавидовать черные бесовки африканских джунглей или краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца живота с тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия Шахсай-Вахсай, мусульмане-шииты.
Всем им далеко, думал адмирал, до грузно притопывающего, готового проломить палубу гиганта и порхавших вокруг него невесомых теней: одна — воплощение легкости и изящества, другая — чувственности и порыва.
Христофор Колумб и сам бы примкнул к ним, а не только притопывал в такт, если б не нога, поврежденная при спасении товарища: тот сорвался в пропасть при восхождении на одну из альпийских вершин.
Кроме Колумба, никто не знал, что уши пляшущих по адмиральскому приказу моряков заблаговременно были заткнуты смолой и танцоры подчиняются лишь движениям темной руки Ниньо, бьющей в бубен.
Остальные моряки, не отдавая себе отчета в происходящем, невольно увлеченные заразительным танцем, начинали непроизвольно двигаться в такт бубну, как бы постепенно пробуждаясь от кошмара.
В древности танец «тарантелла» спасал от ядовитых укусов тарантула, заставляя быстрее течь кровь по жилам, способствуя борьбе организма с ядом. Теперь же танец, воздействуя на пораженную психику членов команды, отвлекал их от угнетающих ощущений. Победив ужас, танец уберег команду от участи экипажей, неведомо почему покидавших корабли в этой части океана, тайна вод которого изучалась столетиями.
Христофор Колумб велел теперь всем заткнуть уши смолой. Паж де Сольедо, разносивший смолу, с огорчением смотрел на свои нежные, перепачканные смолой руки, думая, чем бы их отмыть…
Между тем паника, вызванная запредельными, действующими на психику отзвуками далекого шторма (пять-шесть герц!), улеглась.
Дав о себе знать издалека, шторм все же и сам пришел к испанским кораблям.
Закрученный над океаном исполинский вихрь, в центре которого стояла обманчивая тишина, когда не хлопают бессильно повисшие паруса, пронизанная неуловимыми для слуха, но губительными колебаниями (инфразвуками), сдвинулся и задел своим «ободом» флотилию Колумба.
Несущиеся с непостижимой скоростью потоки воздуха рванули паруса, заставили задрожать каравеллу, готовую ринуться против волн, но сразу же потерявшую из виду обе сопровождающие «Санта Марию» каравеллы. Им предстояло выстоять в борьбе со сбесившейся стихией в одиночку.
Рвались стародавние косые паруса. Вздымались перед бушпритом мраморные горы с пенными гребнями у самых нависших над водой черных туч. Гул, свист, скрежет, грохот разламывал черепа. Но страха у моряков Колумба теперь уже не было, хотя шансы на спасение каравеллы были ничтожны.
Колумб, как никто другой, понимал это.
Теперь и предстояло всем его товарищам, как и ему самому, показать черты характера, достойные подвига зрелости.
На вантах над ревущими волнами повисли юные моряки, убирая паруса. Пенные брызги хлестали их по лицам.
Великой традицией молодежи тридцать второго века стало знаменовать вступление в жизнь «подвигом зрелости». Его совершали и в космосе, на внутривакуумной энергостанции, и штурмуя недоступные горные вершины, и в лыжных походах к обоим полюсам Земли, и участвуя в великих стройках четвертого тысячелетия, призванных вернуть планете изначальную красоту и пышность ее природы.
В равной мере «подвигом зрелости» считалось и заманчивое повторение славных деяний предков (разумеется, в точно таких же условиях, в которых они когда-то совершались!). И поэтому в 3192 году, в честь 1700-летия открытия Америки, смельчаки взялись повторить плавание Христофора Колумба на таких же, как у него, утлых суденышках и без всяких средств связи, полагаясь лишь на собственное мужество. Примером для них служили знаменитые плавания более чем тысячелетней давности ученого и романтика двадцатого (столь далекого!) века Тура Хейердала с товарищами, пересекших на плоту Тихий океан и на тростниковых лодках египтян и шумеров — Атлантический и Индийский.
Молодые энтузиасты были романтиками и, ступив на борт сделанных по древним образцам суденышек «Санта Мария», «Пинта» и «Ниньо», приняли исторические имена открывателей Нового Света.
Так невозмутимый двадцатилетний сын звездонавта, рожденный на другой планете Никитий Вязов, еще в школе за «открытие» им в трехлетнем возрасте «Америки» прозванный «Колумбом», стал теперь Христофором Колумбом, а прелестная полька, переселившаяся на остров Солнца, восемнадцатилетняя Ванда Сольедская — пажом де Сольедо. Их друг по альпинистским походам, добродушный увалень с водохранилища «прибойных энергостанций», которое в память родины предков он называл Балатоном, где и вырос, по его словам, «под парусом», Иштван Коча, потомок венгров, превратился в «маэстро корабля» под именем Хуана де ла Коста.
