— Да, — сказал айн. — Там нет ни бахчей, ни парников. Там только береза. И еще где-то там работают археологи.
— Археологи? — удивился Сорочинский.
— Спасибо, — сказал Ашмарин. — Я думаю, мы отправимся сейчас же.
— Сейчас будет завтрак, — сказал айн.
Они молча позавтракали.
— Спасибо, — сказал Ашмарин, поднимаясь. — Я думаю, нам следует торопиться.
— До свидания, — сказал айн. — Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь без стеснения.
— Нет, мы будем стесняться, — сказал Сорочинский.
Ашмарин вскользь взглянул на него и снова вернулся к айну.
— До свидания, — сказал он,
В птерокаре Ашмарин сказал:
— Если вы, юноша, позволите себе еще одну такую выходку, я вас выставлю с острова.
— Извиняюсь, — сказал Сорочинский, краснея.
Румянец сделал его смуглое гладкое лицо еще более красивым.
На северном побережье действительно не было ни бахчей, ни парников и была только береза. Курильская береза растет «лежа», стелется по земле, и ее мокрые узловатые стволы и ветви образуют плотные непроходимые переплетения. С воздуха заросли курильской березы представляются безобидными зелеными лужайками, вполне пригодными для посадки не очень больших машин. Ни Гальцев, который вел птерокар, ни Ашмарин, ни Сорочинский понятия не имели о курильской березе. Ашмарин показал на круглую сопку и сказал: «Здесь». Сорочинский робко взглянул на Ашмарина и сказал: «Хорошее место».
Гальцев выпустил шасси и повел птерокар на посадку прямо в центр обширного зеленого поля у подножия круглой сопки. Через минуту птерокар с треском зарылся носом в хилую зелень курильской березы. Ашмарин услышал этот треск, увидел миллионы разноцветных звезд и на некоторое время потерял сознание.
Потом он открыл глаза и прежде всего увидел руку. Она была большая, загорелая, и свежепоцарапанные пальцы ее словно нехотя перебирали клавиши на пульте управления. Рука исчезла, и появилось темнокрасное лицо с голубыми глазами в женских ресницах.
— Товарищ Ашмарин, — сказал Гальцев, с трудом шевеля разбитыми губами.
Ашмарин, кряхтя, попробовал сесть. Очень болел правый бок, и, кажется, саднило лоб. Он потрогал лоб и поднес пальцы к глазам. Пальцы были в крови. Он поглядел на Гальцева. Тот вытирал рот носовым платком.
— Мастерская посадка, — сказал Ашмарин. — Вы меня радуете, товарищ специалист по нематодам.
Гальцев молчал. Он прижимал к губам скомканный носовой платок, и лицо его было неподвижно.
Высокий дрожащий голос Сорочинского сказал:
— Он не виноват, Федор Семенович.
Ашмарин медленно повернул голову и посмотрел на Сорочинского. Сорочинский был взъерошен.
— Гальцев не виноват, — повторил он и отодвинулся.
Ашмарин приоткрыл дверцу кабины, высунул голову наружу и несколько секунд разглядывал вырванные с корнем, изломанные стволы, запутавшиеся в шасси. Он протянул руку, сорвал несколько жестких глянцевых листочков, помял их в пальцах и попробовал на зуб. Листочки были терпкие и горькие. Ашмарин сплюнул и спросил, не глядя на Гальцева:
— Машина цела?
— Цела, — ответил Гальцев сквозь платок.
— Зуб выбили? — спросил Ашмарин.
— Да, — сказал Гальцев. — Выбил.
— До свадьбы заживет, — пообещал Ашмарин. — Попробуйте поднять машину на верхушку сопки.
Вырваться из дурацких зарослей было не очень просто, но в конце концов Гальцев посадил птерокар на вершине круглой сопки. Ашмарин, поглаживая ладонью правый бок, вылез и огляделся. Отсюда остров казался безлюдным и плоским как стол. Сопка была голая и рыжая от вулканического шлака. С востока на нее наползали заросли курильской березы, к югу тянулись зеленые прямоугольники бахчей. До западного берега было километров семь, за ним в сиреневой дымке проступали бледно-лиловые горные вершины, а еще дальше и правее в синем небе неподвижно висело странное треугольное облако с четкими очертаниями. Северный берег был гораздо ближе.
Он круто уходил в море, над обрывом торчала нелепая башня — вероятно, колпак старинного японского дота. Возле башни белела палатка и копошились фигурки людей. Это были археологи, о которых говорил дежурный администратор. Ашмарин потянул носом.
Пахло соленой водой и нагретым камнем. И было очень тихо, не слышно было даже прибоя.
Хорошее место, подумал Ашмарин. Яйцо оставить здесь, кинокамеры и прочее — на склонах, а лагерь оборудовать внизу, на бахчах. Арбузы, наверное, здесь еще зеленые. Затем он подумал об археологах.
До них отсюда километров пять, но все равно их надо предупредить, чтобы они не очень удивлялись, когда механозародыш начнет развиваться. Интересно, что здесь делают археологи? Ашмарин позвал Гальцева и Сорочинского и сказал:
— Опыт проведем здесь. По-моему, место подходящее. Сырье — лава, туф — как раз то, что нужно. Приступайте.
Гальцев и Сорочинский подошли к птерокару и открыли багажник. Из багажника брызнули солнечные зайчики. Сорочинский залез в багажник, покряхтел и вдруг одним толчком выкатил Яйцо на землю. Хрустя по шлаку, Яйцо прокатилось несколько шагов и остановилось. Гальцев едва успел отскочить в сторону.
— Зря, — сказал он тихо. — Надорвешься.
Сорочинский спрыгнул и сказал басом:
— Ничего, мы привычные.
Ашмарин походил вокруг Яйца, попробовал толкнуть. Яйцо даже не покачнулось.
— Прекрасно, — сказал Ашмарин. — Теперь кинокамеры.
Они долго возились, устанавливая кинокамеры: кинокамеру с инфракрасным объективом, кинокамеру со стереообъективом, кинокамеру с объективом, регистрирующим температурные характеристики, кинокамеру с набором светофильтров.
Было уже около двенадцати, когда Ашмарин осторожно промокнул рукавом потный лоб и вытащил из кармана пластмассовый футляр с активатором.
Гальцев и Сорочинский придвинулись сзади, заглядывая через его плечо. Ашмарин неторопливо вытряхнул активатор на ладонь — это была блестящая трубочка с присоской на одном конце и красной зубчатой кнопкой на другом.
— Приступим, — сказал он вслух. Он подошел к Яйцу и прижал присоску к полированному металлу. Помедлив секунду, большим пальцем надавил на красную кнопку.
Теперь разве только прямым попаданием из ракетного ружья можно было бы остановить процессы, которые начались под блестящей оболочкой. Серия высокочастотных импульсов разбудила механизм, сотни микрорецепторов послали в позитронный мозг и в механохромосому информацию о внешней среде, настройка механозародыша на полевые условия началась. Неизвестно, сколько времени она будет продолжаться. Но, когда настройка закончится, механизм начнет развиваться.
