Я не должен терять своего достоинства перед своими людьми, подумал Барон.
— Итак? — точно рассчитанная гордость прозвучала в этом.
— Мой Император уполномочил меня проследить за тем, чтобы его королевский кузен умер легко, без мучений, — сказал полковник.
— Такой же точно приказ я получил от Императора, — солгал Барон. — Неужели вы думаете, что я его нарушил?
— Я должен сообщить моему Императору о том, что видел собственными глазами, — сказал полковник.
— Герцог уже умер, — рявкнул Барон и махнул рукой, отпуская своего собеседника.
Полковник продолжал неподвижно стоять, глядя на Барона. Ни блеском глаз, ни движением мускулов он не дал понять, что понял знак, как относящийся к нему.
— Как? — спросил он.
Вот оно! — подумал Барон. Это уже чересчур!
— От своей собственной руки, если это вам нужно знать, — сказал Барон. — Он принял яд.
— Я немедленно осмотрю тело. — сказал полковник.
Барон в деланном раздражении поднял глаза к потолку, в то же время мысли его лихорадочно работали «Проклятье! Этот глазастый сардукар увидит комнату раньше, чем там будет наведен порядок!»
— Я хочу немедленно его осмотреть, — проворчал сардукар.
Ничего не поделаешь, подумал Барон. Сардукар все равно все увидит. Он узнает, что Герцог убил людей Харконнена… что сам Барон, вероятно, чудом избежал той же участи. Уликой тому служили остатки еды на столе, мертвый Герцог и мертвые тела на полу. Ничего не поделаешь.
— Я не хочу откладывать, — рявкнул полковник.
— Вам ничего не придется откладывать, — сказал Барон и посмотрел прямо в глаза сардукару. — Я ничего не скрываю от моего Императора. — Он кивнул Нефуду. — Полковник должен увидеть все и немедленно. Пропусти его в комнату.
— Сюда, сэр, — сказал Нефуд.
Медленно и торжественно офицер прошел мимо Барона и охранника.
Невыносимо, подумал Барон. Теперь Император узнает о моей ошибке. Он примет это как знак моей слабости. Особенно мучителен был тот факт, что в Императоре, как и в его сардукарах, жило презрение к слабости. Барон покусал нижнюю губу, утешая себя тем, что Императору, по крайней мере, неизвестно о налете Атридесов на Гади Прайм и уничтожения там спайсовых отрядов Харконненов. Черт бы побрал этого увертливого Герцога.
Барон смотрел вслед удаляющейся фигуре сардукара. Мы должны все уладить. Нужно немедленно поставить на этой планете Раббана. Никаких ограничений. Я должен потратить нашу собственную кровь, чтобы сделать Арраки пригодной для Фейда-Рауса. Черт бы побрал этого Питера! Он позволил убить себя раньше, чем я его использовал!
Барон вздохнул. И я должен послать в Трейлах за новым ментатом. Теперь у них без сомнения есть новый ментат, пригодный для меня.
Один из стоящих возле него охранников кашлянул. Барон обернулся к нему.
— Я голоден.
— Да, мой господин.
— И я хочу, чтобы меня развлекли, пока вы не уберете комнату и проникнете в тайну Герцога, — прогремел Барон.
Охранник опустил глаза.
— Каких развлечений вы желаете, мой господин?
— Я буду в своих покоях, — сказал Барон. — Приведите ко мне того паренька, которого мы захватили на Гамоне. того, с чудесными глазами. Да хорошенько накачайте его наркотиками. Я не хочу борьбы.
— Да, мой господин.
Барон повернулся и двинулся вихляющей походкой в свои покои.
Да, подумал он, того, с чудесными глазами, который так похож на юного Пола Атридеса.
«О, моря Келадана,
О, люди Герцога Лето.
Цитадель Лето пала.
Пала навсегда…»
Песня Муад Диба, принцессы Ирулен.
Полу казалось, что все его прошлое, все узнанное им до этой ночи, стало песком, струящимся в песочных часах. Он сидел возле своей матери, охватив руками колени, внутри маленького сооружения из ткани и пластика, которое было таким же, как и одежда Свободных.
Пол посмотрел через прозрачный край палатки на освещенные луной скалы, скрывающие место, куда их спрятал Айдахо.
Прячусь как ребенок, подумал Пол, а ведь теперь я Герцог. Злоба обуяла его при этой мысли, он не мог отрицать мудрость сделанного.
За эту ночь что-то произошло с его сознанием, с обостренной ясностью он видел каждое событие, каждую деталь случившегося. Он чувствовал, что не способен остановить приток сведений или изменить ту холодность оценки, с которой добавлялось к его знаниям каждая деталь и велся счет полученным знаниям. Это была сила ментата и даже больше того.
Пол вернулся мыслями к тому моменту бессильного гнева, когда странный топтер вынырнул прямо на них. То, что произошло с сознанием Пола, случилось именно тогда. Топтер приземлился и покатил по песку вдоль песчаных гребней к бегущим фигурам — его матери и ему. Пол вспомнил как ударил им прямо в лицо запах горящей серы от смазки колес топтера.
Его мать, он знал это, повернулась, чтобы встретить вспышку ласгана, направленного на нее наемником Харконненов, но увидела Дункана Айдахо, который высунулся из открытой дверцы, крича:
— Скорее! Южнее вас знак червя!
Но Пол, оборачиваясь, знал, кто ведет топтер. Маневр полета, стремительная посадка, знаки, такие незначительные, что даже его мать не смогла их различить, безошибочно сказали ему, кто сидит за рулем.
Джессика, сидевшая рядом с ним, сказала:
— Объяснение может быть одно: Харконнены держали жену Уйе. Он ненавидел их! Я не могу в этом ошибиться. Ты читал его записку? Но почему он спас нас от расправы?
Она только теперь поняла это. Как плохо, подумал Пол. Эта мысль удивила его. Сам он понял это как бы между прочим, во время чтения записки, к которой была приложена герцогская печать в пакете.
«Не пытайтесь меня простить, — писал Уйе. — Я не хочу вашего прощения. Бремя мое и без того велико. То, что я сделал, было сделано без злобы и без надежды на понимание. Это мое последнее испытание. Я посылаю вам герцогскую печать, как знак моей искренности. К тому времени, как вы прочтете эту записку, Герцог Лето будет мертв. Но поверьте мне, он умер не один. Тот, кто ненавистен вам больше всего на свете, ушел вместе с ним».
Ни подписи, ни адреса не было, но почерк не вызывал сомнений: Уйе.
Вспомнив записку, Пол снова испытал горечь той минуты нечто острое и странное, что казалось происходило вне его новой духовной бдительности. Он прочел то, что отец его умер. Он знал, что это правда, но узнанное им было не больше, чем еще одним фактом, полученным и используемым его разумом.
Я любил отца, подумал Пол. Он знал, что это было действительно так. Я должен был бы оплакать его. Я должен был что-то почувствовать. Но он не чувствовал ничего, кроме того, что это важное сведение. Сведение — одно из многих других. И все время в его мозгу перекрещивались процессы сравнения, экстраполяции, подсчета.
