Оно исчезло. Его тела не стало. Раздавленный неудачей, Рюгер озирался. Тело Брэнда тоже исчезло, да и самого Брэнда нигде не было видно. Он различил хижину чидов. Рядом с ней, как ни в чем не бывало, стоял Вессель — его мозг снова выполз из черепной коробки и приник к шее, словно исполинский слизняк. Еще дальше, недалеко от той рощицы, маячил чидский звездолет.
Он увидел и свой собственный звездолет, но что теперь от него проку. Глаза Рюгера уставились на рощицу. Темное пятно в ландшафте, бездвижная горстка деревьев, будто остров среди бежевого буша. Интересно… он уже забывал, каково это — обладать телом… Непреодолимое желание отступало, человечность утекала из мозга, как если б он потерял ее не считанные минуты назад, а десятилетия тому, и рощица больше не казалась ужасной или гротескной. Она теперь выглядела уютным, изобильным, благодатным убежищем для полуживотных вроде него. Она давала им приют и пищу. В леске он сможет жить — кое-как, но, смутно припоминал он, жизнь стоит того, чтоб за нее бороться любыми способами.
Солнце и звезды обжигали его льющимся вниз светом. Здесь, на открытой местности, он был наг и беззащитен. Здесь жить нельзя. Понемногу, проталкиваясь между жестких стеблей, думая об уютном кровавом озерце, о покрове черной листвы, о пульсирующем тепле, он пополз к неподвижной темной ложбине.
Пушка Господа
Может показаться невероятным, что мой друг Родрик (он сам предпочитает такое написание) стал распространителем абсолютного мирового зла. Его образ жизни не более и не менее предосудителен, чем у среднестатистического человека, и никакой склонности к исключительному злодейству не являет. Однако с философской точки зрения он глубоко порочен, и это привело его к величайшему мыслимому преступлению, такому грандиозному, что он навеки ускользнул от божественного возмездия (или он так заявляет, а я, единственный его конфидент, верю ему).
Событие, о котором я веду речь, произошло однажды летним вечером в последней четверти этого столетия. Я стал его свидетелем благодаря Родрикову тщеславию — а еще потому, что мы привыкли выпивать вместе в барах нашего города. Думаю, эти посиделки для Родрика — единственная форма социальной активности. Мне же они доставляют стимуляцию общением, которой в маленьком городке нелегко достичь. По ходу вечерней беседы наша дискуссия может затронуть физику элементарных частиц, органическую химию, металлургию, магию, магнетизм, сенологию, космологию, сравнительное религиоведение, систематику, компьютерный дизайн и предложения по корректной классификации человеческих типов. Но дебаты эти всегда в известной степени односторонни, ведь Родрику я ни в какой области не ровня. Он неизменно превосходит меня, а я всегда выступаю учеником, которому читает лекцию мастер, наделенный памятью обо всех фактах и идеях, известных человеку.
С Родриком я знаком давно, почти пятнадцать лет. Наша жизнь прозаична: я счетовод, а он, в согласии со своей склонностью разбрасываться талантами, работает дизайнером на местном заводе телевизоров. Мы, как наверняка скажут, интеллектуальные дилетанты. Но если я и вправду любитель, то Родрика почти наверняка можно назвать профессионалом, страстным исследователем и, кроме того, гениальным изобретателем. Круг его интересов весьма обширен. К примеру, мне известно, что он не только стремится всесторонне разбираться во всех физических науках, но и детально изучил все мыслимые философские и мистические концепции. Заинтригованный свежими рентгеновскими снимками объекта, предположительно являющего собою черную дыру, он не преминет вставить перефразированную цитату из какого-нибудь загадочного текста по каббалистике. И наоборот, споря с утверждением какой-либо неведомой мне древней метафизической доктрины, он обратится к данным о микроволновом реликтовом излучении.
Однако мне кажется, что было бы неверно считать Родрика гением, при всем его интеллектуальном богатстве. Гений обычно наделен глубокими эмоциями, а в этой области Родрик не просто отстает, но фактически является инвалидом, эмоциональным имбецилом. Я постепенно привык к его сухому надменному голосу, узкогубой торжествующей усмешке, быстро моргающим глазам — симптомам душевного склада, которые, вероятно, являются аспектом нашей эпохи. Ничто, привлекшее его внимание, не выходит за рамки чисто интеллектуального упражнения; он, образно говоря, обожествляет способность интеллекта к решению задач, сообразительность, находчивость, умение превращать ранее невозможное в ныне возможное. Потребность в новом типе спасительной хирургической операции или интересная, но утомительная и чреватая фрустрацией задача покорения управляемого термоядерного синтеза, который обещает человечеству неистощимые источники энергии, никак не отличается в его глазах от задачи составить план идеального убийства или истребления нации.
Эта маниакальная зацикленность на средствах в ущерб моральным целям, эта исключительно мелкая, хотя и выдающаяся во всем остальном, натура — вероятные причины крайне низкой результативности Родрика. Он предложил незначительные усовершенствования радиоинженерных схем, которые так и не обрели коммерческой реализации, и хотя на верхнем этаже дома у него превосходно оборудованная мастерская, его личные разработки по большей части слишком непрактичны. Лишь автоматы, которыми населил он свой дом, в какой-то мере полезны: они убирают пыль и наводят чистоту, передвигаясь по белым направляющим линиям на полу, поднимаясь по стенам и лестницам при помощи системы рельсов, но крупные участки территории все равно остаются пыльными и замусоренными. И даже эти устройства слишком неуклюжи, сложны и дороги для вывода на рынок.
С некоторых пор Родрика увлекла лазерная техника. Тем вечером он первым делом поднял этот вопрос. Он упомянул «уникальную установку», которую только что закончил сооружать, и заявил, что в ней применяются исключительно мощные лазеры, недавно приобретенные специально для этой цели. Когда я уточнил, что именно делает это устройство, он сменил тему и начал обсуждать противоречивые свойства электромагнитного излучения: постоянство его скорости в вакууме, не зависящей от скорости наблюдателя, повсеместную функцию переносчика энергии и так далее. Он пояснил, что лазерный свет, состоящий из когерентных колебаний, может, по его мнению, быть применен для дезинтеграции твердых тел «на атомы», если настроить луч достаточно прецизионно.
Мы сидели в «Белом медведе», тихом заведении с лампами в абажурах. Родрик внезапно прервал свои рассуждения и спросил, верю ли я в Бога.
Вопрос удивил меня.
— Насколько я об этом вообще задумывался, — ответил я, — нет.
— А я много размышлял об этом, — оживился Родрик, — и пришел к убеждению, что Бог существует. Вселенная является результатом акта творения. Другими словами, у нас есть создатель.
Меня крайне удивил такой поворот разговора. Мы оба всегда предпочитали материалистический взгляд на вещи, и хотя Родрик, как уже сказано, знаком с мистическими доктринами, его интерес к ним всегда казался мне чисто энциклопедическим. Чтобы он всерьез отнесся к понятию Бога, не говоря уж про то, чтобы обратиться к определенной религии? Явное суеверие, проявление безрассудства, того, что Родрик прежде определял как «животную веру». Я считал невозможным также, чтобы Родрик исполнился скромности, какую призвана взрастить вера в Бога, и меня слегка огорчила мысль, что и в его броне самоуверенности появилась брешь.
Следующие его слова, однако, разубедили меня в этом.
— И если Бог существует, вопрос в том, как с ним можно связаться, повлиять на него, принудить к чему-то, даже нанести травму.
— Никак, — ответил я. — Верующие в этом единодушны. Он недоступен и трансцендентен.
Родрик внимательно посмотрел на меня — с едва заметной тонкогубой усмешкой, которая значила, что он подталкивает меня к какому-то выводу.
— Это не так, — сказал он прямо. — Ты пересказываешь суеверные байки, вменяющие холопское коленопреклонение перед творцом. Дело в том, что еще ни разу в своих исследованиях не довелось мне столкнуться с фактом творения, мифическим или метафизическим, который бы обошелся без связи между творцом и его творением. Поскольку Вселенная физична, связь Бога с нею неминуемо должна иметь физический характер.
