День гнева. Новая сигнальная - Север Феликсович Гансовский

Утром я отправился в разведку. Когда мы еще падали, я успел заметить, что на севере долину замыкает горная гряда. Теперь нужно было установить, сумеем ли мы через нее перебраться.

Я оставил Виктору разведенный костер, запас сучьев и пошел. Снег в лесу был рыхлый, я проваливался иногда по пояс. (Позже я несколько раз пытался сделать себе лыжи из обломков фюзеляжа или из еловой коры, но мне не удавалось так их прикрепить к унтам, чтобы они не сваливались.)

Часа через три пути лес поредел, начался мелкий тальник, сохлые низкорослые березки. Потом и они кончились. Передо мной раскинулась равнина. Снег сделался плотным, его утоптали ветры. Тут я почти не проваливался. И эту равнину прямо, справа и слева закрывала стена горного кряжа, которая тянулась с запада на восток как будто специально затем, чтобы преградить нам путь на север, к Акону.

Я подошел ближе к стене. Кое-где снег осыпался, обнажились отвесные, в трещинах скалы. О том, чтобы втащить туда Виктора, не могло быть и речи.

Помню, что в тот день, ища подходящее место, я прошел километров пять к повернул назад, по своим следам, только когда совсем стемнело.

Костер еще тлел. Виктор лежал в полузабытьи. Лицо его было очень красное – то ли от костра, то ли потому, что у него был жар.

Когда я рассказал о своем путешествии, Виктор вдруг совершенно некстати улыбнулся:

– А ко мне мамонт приходил.

– Какой мамонт?

– Какой? Обыкновенный мамонт. Приходил, постоял тут. Поколдовал хоботом над костром.

Я подумал, что Виктор бредит, и, чтобы отвлечь его, заговорил о другом.

Он немножко обиделся:

– Ты что, не веришь?

– Нет, почему не верю? Что тут особенного?

Он совсем обиделся и замолчал. После этого мы съели по куску шоколада и вскоре заснули. Ночью был небольшой снегопад, но вообще погода стояла удивительно теплая.

Днем я опять искал путь через гору, и снова безрезультатно. Теперь я пошел в другом направлении и прошагал километров десять, но каменная стена везде была неприступна. Было похоже, что мы попали в ловушку – в огромную долину, из которой нет выхода.

Усталый и разбитый, я возвращался вечером к Виктору и, не доходя до костра метров тридцати, из леса увидел, что на полянке появилась большая копна сена. В том состоянии подавленности, в котором я тогда находился, я даже не удивился этому и как-то глупо подумал, что вот, мол, Виктор набрал где-то сена, теперь тепло будет спать и не придется заготовлять топливо для костра. (Мне и в голову не пришло себя спросить, откуда могло здесь, в тайге, взяться сено и как сумел бы Виктор со сломанной ногой сюда его притащить.)

А то, что высилось на полянке, в самом деле походило на копну. Огромное, мохнатое, черное, загородившее от меня костер и освещенное по бокам его красными отсветами.

Я подошел ближе. Сердце у меня забилось быстро-быстро, и я остановился, спрятавшись за небольшую ель.

На полянке стоял мамонт.

Гигантский зверь, не меньше четырех метров высоты. Массивный, как двухэтажный деревянный дом.

Седоватая грива спускалась по его могучим плечам, как у непричесанной женщины спускаются по щекам волосы. Отблески пламени играли на тяжелых, загнутых назад бивнях.

Он был весь совершенно неподвижен, только хобот извивался над костром, выделывая в нагретом воздухе какие-то петли, круги, восьмерки.

Помню, что первым моим движением было выхватить ТТ и оттянуть затвор. Но, к счастью, я сдержался. Сообразил, что револьвером тут ничего не сделаешь.

Между тем в позе мамонта не было ничего угрожающего. И Виктор вовсе не выглядел обеспокоенным. Виктор лежал на спине и улыбался, губы его шевелились, он что-то говорил мамонту.

Минуты три или четыре я смотрел на них. Потом огромная живая гора двинулась, мамонт переступил и протянул хобот к Виктору. Я затаил дыхание. Но ничего не произошло. Виктор поднял руку и потрепал мамонта по хоботу. Тот отвел его в сторону и, как видно, выдохнул. Струя воздуха взметнула фонтанчик снега и бросила Виктору в лицо. Он засмеялся, тряхнул головой и, что-то сказав, хлопнул ладонью по хоботу.

Мамонт снова весь качнулся и, повернувшись к костру, принялся описывать над огнем круги и петли.

Не знаю, сколько времени я простоял за деревом. Мамонт все «колдовал» над костром, а Виктор улыбался и что-то говорил.

Потом я обошел костер и полянку стороной и, зайдя за спину Виктора, опустился с ним рядом на парашют. У меня было инстинктивное чувство, что мне не следует самому подходить к мамонту, а Виктор должен меня ему представить. Наверно, так поступил бы совладелец номера в гостинице, если бы, вернувшись к себе, увидел, что у другого совладельца сидит очень важный и значительный гость.

Виктор обернулся ко мне.

– Мамонт, – сказал он. – Видишь, мамонт.

У него было мокрое и совершенно счастливое лицо.

Я кивнул. У меня пересохло во рту, я не мог говорить.

Увидев меня, мохнатая гора пришла в движение. Тяжелые ноги переступили, глянцевитые увесистые бивни проплыли в воздухе и повисли надо мной. Протянулся хобот, розовый на самом кончике, как пятка, и откуда-то с самого верха горы посмотрели два маленьких старых и умных глаза.

– Не бойся, – услышал я голос Виктора. – Он совсем ручной.

Мне в лицо ударила компрессорная струя, затем хобот убрался, бивни поплыли назад, зверь повернулся к костру.

Он был так велик, что только хобот и глаза ощущались живыми, а все остальное казалось каким-то огромным механизмом.

– Но ведь это мамонт, – сказал Виктор. – Это не бред, верно? Мне сперва казалось, что я брежу. Он пришел днем и постоял тут.

– Мамонт, – ответил я. – Какой же это бред? Настоящий мамонт.

Мы посмотрели на мамонта, потом друг на друга, и неожиданно мною овладел припадок какого-то глупого истерического смеха. Это было слишком неожиданно, парадоксально, даже глупо. Это ломало привычные представления. Мамонты вымерли сотни тысяч лет назад. Каждый школьник знает, что мамонт – это «ископаемое животное, в самом начале четвертичного периода населявшее Европу, Азию и Северную Америку и являвшееся современником первобытного человека».

И вот теперь «ископаемое» стояло рядом с нами и вертело хоботом над разложенным мною костром.

Неестественно. Нелепо. Все равно как увидеть летающего по небу Георгия Победоносца с копьем или, например, ангела.

Наверно, эта нелепость и вызвала у меня дурацкий смех.

Виктор тоже начал смеяться. У него тряслось все тело и дергалась больная нога. Ему было больно, но он не мог остановиться.

Мамонт покосился на нас и