если бы он пил, — говорил Скрипач. — Но ведь нет! Он не пьет и не курит. И лишнего не ест. Правильный такой, пробу ставить негде.
— Самоконтроль, — отвечал Ит. — Опять же, ему это для чего-то надо.
— Надо, ну и чёрт с ним. Бесит уже, — жаловался Скрипач. — И ещё деньги ему постоянно, блин. Дай, дай, дай, дай. Вот возьму, и в один прекрасный момент не дам. Ни копейки больше не дам. Ты такой умный и продвинутый? Вот и иди, обеспечивай свои хотелки самостоятельно. Я, кстати, не шучу. Меня это всё уже порядком достало.
…Как выяснилось, Лийга в этот раз действительно чувствовала себя виноватой за платье, поэтому сделала на ужин целый противень острых запеченных овощей, умопомрачительно пахнущий травами и чесноком соус, и сейчас готовилась жарить рыбу — её, конечно, следовало пожарить непосредственно перед подачей. Платье, которое уже привезли, она надевать не стала, сейчас платье висело на плечиках, на вешалке, и, по словам Лийги, «отдыхало», ожидая своего часа.
— Надо его выгулять, — тут же сообщил Скрипач, который, разумеется, сходил в комнату Лийги, чтобы оценить обновку. — У меня предложение. Давайте поужинаем, а потом сходим прогуляться, и пива попить, тут новый паб неподалеку открылся. Платье шикарное, не висеть же ему просто так.
— Тебе правда понравилось? — обрадовалась Лийга.
— Ну а то, — кивнул Скрипач. — Вкус у тебя отменный. Только не забудь перед пивом фермент дополнительно принять, сама знаешь, с алкоголем у тебя не очень.
— Я могу и чай попить, — сказала в ответ Лийга. — Фермента мало, его поберечь надо. Не хочется пока что яхту сюда гнать, чтобы новый синтез делать. Каждый раз такая морока с этим — куда посадить, как замаскировать…
— Ну нет, сегодня никакого чая, — возразил Скрипач. — Платье надо отметить. А фермент — дело наживное.
У Лийги стояла сейчас корректировка, ещё на первом этапе ей сделали частичную адаптацию к ряду белковых соединений, но Ит и Скрипач, да и сама Лийга, предпочитали страховаться, и Лийга иногда принимала специально созданные для неё препараты, которые делали, по мере необходимости, используя для этого комбайн синтеза, установленный на яхте. Да, мысль демонтировать комбайн, и поставить его дома — была, но от неё быстро отказались. Случись что, таскать с собой лишний чемодан метровой длинны, и весом шестьдесят кило? Ну уж нет. Конечно, в полевом наборе, который передал Фэб, тоже был комбайн, и тоже можно было делать синтез, но набор берегли, и тратить его аккумулятор и вещества на такую простую задачу не считали нужным.
— Ладно, — сдалась Лийга. — Гулять, так гулять. Садитесь есть, и пойдемте в этот новый паб.
* * *
Уже совсем стемнело, а дождь, который шел сегодня весь день, превратился в туманную дымку, сделавшую весеннюю улицу похожей на декорацию в старом заброшенном театре. Свет фонарей тонул в этой дымке, в воздухе повисли неяркие световые оранжевые ореолы.
— Красиво, — сказала Лийга. — Очень красиво. И тихо.
Они вышли на набережную, по вечернему времени совсем безлюдную, и внезапно Лийга, повинуясь порыву, сняла куртку, сунула её в руки Скрипачу, и принялась танцевать. Она словно вспоминала сейчас какой-то странный танец, в котором плавные движения вдруг переходили в порывистые, как будто в голове у Лийги менялись в эти моменты одной только ей слышимые ритмы и повороты неведомой мелодии. Скрипач стоял и улыбался, глядя на неё, а Ит смотрел без улыбки, словно пытаясь угадать, что же она слышит такое, какая музыка заставляет её так двигаться.
— Лий, и чего это было? — спросил Скрипач, когда Лийга подошла к ним — раскрасневшееся лицо, блестящие глаза, и растрепавшаяся косичка.
— Весна, — Лийга улыбнулась. — Я танцевала весну. Весеннюю реку. По-моему, хорошо получилось. Разве нет?
— Хорошо, — кивнул Ит. — Я только не понял, какую музыку ты в этот момент слышала.
— Старую-старую, — Лийга вздохнула. — Ты её не знаешь. Это песня о девушке, которая приходит весной к реке, и смотрит на льдины, и на птиц, и на облака над водой. И начинает танцевать — как льдины, как птицы, как река, как облака. То бежит, то плывет, то ломается, то взлетает куда-то в небо.
— Я бы послушал, — вздохнул Скрипач.
— Жаль, что я не умею петь, — развела руками Лийга.
— Можно на нейро вывести, делов-то, — подсказал Скрипач.
— Нет, это нечестно. Песня — это надо только честно. Голосом. Чтобы с душой. Ладно, пойдемте, а то всё пиво выпьют до нас.
— Это вряд ли, — покачал головой Скрипач.
* * *
Да, жили они уже не первый год вместе, в одной квартире, но дальше «жили» дело не зашло, потому что Лийга практически сразу дала понять — и не зайдет. Поэтому общение было исключительно дружеское, максимум, что дозволялось, это обнять, погладить по голове, или похлопать по плечу, но не более. Почему? Лийга, кажется, собиралась и дальше хранить верность своей ушедшей в небытие семье, а Ит и Скрипач не возражали, для них тема верности родным, возвращение к которым стало невозможным, тоже оказалась важной, причем важной настолько, что о предполагаемой измене не шло даже речи. Такая ситуация всех устраивала, и никого не тяготила. Правда, однажды Ари всё-таки отважился, и спросил.
— У вас с ней что-то есть?
— Нет, — ответил Ит. — У нас с ней ничего нет.
— Почему? — удивился тогда Ари.
— Ни ей, ни нам это не нужно, — пожал плечами Ит.
— Глупо, — покачал головой Ари. — Молодая, красивая девушка, да и вы после геронто. Для чего это всё?
— Что — это всё? — спросил в ответ Ит. — У неё была семья, её семья. У нас тоже была семья, надеюсь, есть и сейчас.
— И вы этой семье никогда не изменяли, — хмыкнул Ари. — Как же. Так я и поверил.
— Почему? Было, — тут же ответил Ит. — Дважды. Один раз по своей воле, один раз — не по своей. Ощущения после этого не очень, честно говоря. Поэтому мы решили подобного больше не делать.
— Неужели не хочется повторить? — ехидно спросил Ари.
— Слушай, не знаю, рассказывал тебе Ри что-то про нас, или нет, но, поверь, у нас и внутри семьи эти
