— …когда через тело Джека-Потрошителя пропустят электрический ток, сердце Брайана Паркиса остановится. Во всяком случае, я очень на это надеюсь.
— Вы попадете в ад, — прошептал Ник.
— Мы! Мы попадем! — вскочил Рилтон. — А вы не знали? Разве ваши эксперты не сказали об этом? — брызгал слюной Алекс. — А теперь ступайте и не забудьте пригласить меня на казнь. Я хочу увидеть, как они сдохнут! Оба!
— И спать спокойно, — бросил через плечо Ник, перед тем как выйти.
Рилтон потер лоб и провел ладонью по лицу. Медленно опустился в кресло. Дотлевшая сигарета обожгла пальцы. Он бросил ее на пол и вынул диск.
— Спокойно? — пробормотал Рилтон, сжимая блестящий в свете лампочки круг. Едва заметные линии рисовали на поверхности душу Джека. — Прости меня, мальчик. Офицер прав, мне место в аду. — Алекс надавил на края диска и вздрогнул от хлопка лопнувшего пластика.
* * *
Увидев Рилтона в палате Брайана, Ник не удивился. Профессор сидел у изголовья и в нетерпении поглядывал на часы.
Шелт сел напротив:
— Решили понаблюдать казнь отсюда, док?
— Я просто хочу быть уверен, — холодно произнес Алекс. — А вы почему не там?
Ник подмигнул проснувшемуся Брайану. Парнишка узнал агента и глуповато улыбнулся. Шелт навещал его каждую неделю.
— Я говорил с нашими спецами. Возможно, после смерти Джека синхронизация закончится.
— Возможно, — снова посмотрел на часы Рилтон. До казни оставалось пять минут. — Но я сомневаюсь.
То, что Ник и сам не был уверен, он решил не афишировать. Как, впрочем, и то, что отец Энтони, настоятель монастыря Святой Варвары, согласился принять Брайана в пансионат для душевнобольных.
Вдруг тело Брайана выгнулось дугой, затряслось. Парень замычал. Глаза закатились, ртом пошла пена.
Ник метнулся к нему. Навалился, прижимая к кровати, пытаясь совладать с недюжинной силой, проснувшейся в пусть и в развитом не по годам, но мальчишке.
Внезапно Брайан обмяк и распластался, запрокинув голову.
Рилтон облизал пересохшие губы:
— Ну?
Ник приложил два пальца к горлу Брайана.
— Твою мать! — рыкнул он и грохнул кулаком по грудине. — Врача! Быстро!
Два выдоха. Тридцать нажатий. Два выдоха. Тридцать нажатий. Отработанная на манекенах схема. «Ну, Брайан, давай!» Два выдоха…
Сиплый хрип наполнил легкие Брайна. Теплом запульсировала сонная артерия.
— Слава богу! Док, живее, зовите врача! — обернулся Ник и увидел перекошенное злобой лицо Рилтона. А потом мир на мгновение сжался до кончика иглы в занесенной для удара руке.
Два долгих года Ник Шелт втайне желал сделать это — лязгнув челюстью, Алекс Рилтон повалился на пол и гулко ударился головой.
Из его разжатой ладони покатился шприц с мутной белесой жидкостью.
* * *
Машина неслась по шестьдесят девятой автостраде на север.
День шел на убыль. Погода портилась: небо налилось свинцом, начал накрапывать дождь. Ник включил дворники и запустил поиск в магнитоле. Из динамиков донесся знакомый перебор электрооргана.
«Riders on the storm…» — выводил Джим Моррисон. Первые всполохи аккомпанировали электрооргану раскатами грома. Ник улыбнулся.
На сиденье справа запиликал, задергался мобильный.
Заготовленное холодное «здравствуйте, док» утонуло в потоке:
— Ник! Ник, не бросайте трубку! Выслушайте меня! Ник, Брайан сейчас с вами?
Телефон настороженно затих. Шелт глянул в зеркало заднего вида: парнишка перестал хрипеть, но в себя так еще и не пришел.
— Нет, док. Я пристроил его, — «в надежное место» чуть было ехидно не добавил Ник, — в пансионат. — В трубке перестали дышать. — При монастыре, — по инерции продолжил он.
Молчание доктора начинало пугать.
— Настоятель — друг нашей семьи, он обещал помочь Брайану, присмотреть за ним какое-то время, — промямлил Ник, пытаясь сообразить, отчего ему вдруг приходится оправдываться.
— Это мужской монастырь? — выплюнул телефон.
Идиотский вопрос, да еще и заданный таким серьезным тоном, вернул Нику спокойствие.
— Ну естественно, док!
— Ник! Ваш друг… Он… Они все в опасности, — голос профессора дрогнул. — Немедленно возвращайтесь! Вызывайте подкрепление, или что там у вас принято делать. Немедленно, говорю вам!
На заднем сиденье заворочались. Брайан с трудом сел и удивленно огляделся. Во взгляде его сквозило что-то собачье.
— Послушайте, Рилтон! — рявкнул Ник. — Вы — больной сукин сын. Вас самого нужно долго, долго лечить. Я вызову подкрепление! Вызову! Оставайтесь на месте — сейчас оно за вами прибудет!
Ник замолчал, переводя дух. Телефон ответил на его гнев холодным безмолвием.
— Голос, — прозвучало выстрелом в трубке. — Джек выбирал их по голосу. Искал ту, что говорила о камышовой швее.
Ник уставился в зеркало. Склонив голову набок, Брайан закусил губу и внимательно слушал.
Полина Кормщикова. Внутри
Герман открывает глаза. Мир вокруг — монохромный и плоский. Где-то вдалеке серое небо сливается с серой землей, и линия горизонта теряется в туманной дымке. Пространство вокруг и сам Герман — как персонажи немого черно-белого кинофильма. Ни звука, ни движения. Пустота.
Путаная мысль — неужели я такой и есть? Пустой, мертвый? Не может быть.
— Не может быть, — произносит Герман вслух. Губы привычно шевелятся, и в мире появляется звук. Знакомый, успокаивающий звук собственного голоса. Первое замешательство проходит. Губы расползаются в улыбке.
— Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, — цитирует он по памяти.
Сейчас и здесь Бог — это Герман. Он один в этой пустоте, и пока что это место кажется безжизненным. Значит, надо заполнить пустоту звуками, цветом, движением. Но Герман не знает как. Не знает, с чего начать. Он делает шаг (в каком направлении? — здесь нет направления; пока еще нет), другой. Звук, движение. Нужен цвет.
Герман пристально смотрит на свою руку, на кончик указательного пальца. Наверное, должно быть так — на кончике пальца появляется пятно того безымянного цвета, который обычно имеет кожа белого человека. Потом пятно растет, распространяется по всему пальцу, по всей руке.
Он произносит это вслух. И пятно действительно появляется. Растет. Цвет охватывает все тело, делая его знакомым и привычным, родным: живым. Из солнечного сплетения поднимается физически ощутимая волна восторга: я могу. Раз могу это — значит, могу все.
— Надо сделать камень, — говорит Герман. — Пусть будет камень.
