И он оказался прав. В аэропорту было спокойно, ибо они приехали туда раньше, чем полиция подоспела к догорающему «бьюику».
Он переминался с ноги на ногу и про себя пел псалом, пока Йен предъявлял пограничному офицеру разрешение на выезд для цветного. Оно стоило Йену половину его сбережений. Остальное ушло на билеты.
Вилл оглядывался и бормотал: «Я вернусь, я вернусь», — пока поднимался в кабину. Машинально достал из кармана гармонику.
Йен сказал мягко:
— Виллиам, в самолете не стоит играть на губной гармонике.
Аэродром Орли встретил их ледяным ветром и моросящим дождем. Все это они уже видели в пути — тусклый влажный блеск зеленого силиконового покрытия, расчерченного яркими белыми линиями взлетных полос, тяжелые темные тучи над самой головой, людей в круглых прозрачных шлемах-дождевиках, закрывающих пол-лица. Но одно дело — видеть, пусть даже и очень ясно, а вот выйти из самолета и сразу нырнуть в этот промозглый холод… Да, ведь тут все наоборот, в ноябре зима наступает — снег, лед и тому подобное.
— Вилл, ты видел снег? Хотя бы в кино?
— Никогда. И в кино я никогда не был, — тихо ответил Виллиам, и его белые друзья молча переглянулись, сразу увидев жизнь, которая стояла за этим ответом.
Они сели в автобус. Ближайший час-полтора был определен заранее, и менять его не имело смысла, а вот дальше… Йен расхохотался, глянув на физиономию Дика.
— Тебя это шокирует, а?
— Нет, но хотел бы я знать, какого черта мне заниматься гаданьем? Я и по-французски-то плохо говорю!
— Иностранный акцент в таких случаях не мешает, а скорее помогает, усмехаясь, сказал Йен. — А вообще-то неплохая мысль. Денег у нас и на неделю не хватит, да еще и одеться потеплей не мешает, а это гарантированный заработок, и объяснения придумывать не надо.
Виллиам, сидевший через проход, перегнулся к Йену.
— Осторожнее, — сказал он на африкаан. — Старик рядом со мной и двое за проходом понимают по-английски.
— Спасибо, — сказал Йен и начал убежденно и обоснованно ругать парижский климат.
Супружеская пара, сидевшая рядом, быстро потеряла интерес к их разговору. Муж начал думать об очень милой женщине по имени Сесиль, а жена вообще не поймешь о чем; об испортившемся замке чемодана, о салате с креветками, о черном кралоновом платье, отделанном самосветящимися нитями. Старик, сосед Виллиама, осторожно приложил ладонь к печени, разболевшейся в пути. Все эти люди были неопасны, а старику и жить-то оставалось недолго: в Париже он узнает, что у него рак печени. Но молодец Виллиам всегда настороже… Тут Виллиам поглядел на своих белых друзей, и они увидели, как он, согнувшись и придерживая раненую руку, петляет в лабиринте лачуг, сарайчиков, мусорных ящиков… прыгает в мусорный ящик, захлопывает за собой крышку.
— А дальше что? — спросил Мэллори. — Ты уехал?
— Да, пришлось удирать… Из Иоганнесбурга уехал в Преторию…
Физик и журналист молча смотрели на лицо своего спутника, пепельно-черное, как остывшая зола, и думали об одном и том же.
— Да, для нас с тобой эта история — форменный переворот, конец налаженной жизни и все такое, а для Виллиама это, в сущности, продолжение прежнего… Впрочем, да, ты прав, Виллиам, для тебя тоже все переменилось… Еще как переменилось…
Автобус привез их на площадь Инвалидов, там пассажиров ждали агенты гостиниц, и они согласились отправиться в гостиницу «У белого кролика» в районе площади Терн, и дребезжащее такси доставило их к облупившемуся четырехэтажному зданию на узкой грязной уличке, и над входом качался и громыхал на ветру белый кролик, вырезанный из жести. И комнаты были те самые, что они видели: узкие, темноватые, все три рядышком, на четвертом этаже, а под окнами — шиферная крыша соседнего трехэтажного дома, и по ней разгуливает тощий рыжий кот с удивительно хитрыми глазами.
— Видал, этот зверь даже подмигнул мне! — сказал Мэллори. — Может, он тоже Один из Нас?
— Все возможно, — сказал Йен. — Так я не вижу пока оснований менять естественный ход событий. Мы действительно позавтракаем в кафе на углу его и отсюда видно, потом отправимся в университет, разыщем твою кузину и профессора Карне.
— Послушайте, друзья, а мы кому-нибудь скажем об этом? — спросил Мэллори. — Получается ведь, что скажем.
— Действительно, — согласился Йен. — Да это и неизбежно: как мне говорить с профессором, ничего не объясняя, он же не младенец!
— Друзья, а вам не кажется, что это слабеет? — спросил Дик.
— Не кажется, — сразу ответил Йен. — Просто тут непривычная обстановка, и нам куда труднее ориентироваться, чем в Претории.
Они стояли в номере дешевой парижской гостиницы и переговаривались почти без слов.
— Нам ведь и подумать надо всем этим некогда было, — сказал Дик, и его собеседники молча кивнули.
— Как это вообще случилось? — думали они то молча, то вслух. — Почему именно с нами, мы ведь такие разные… Ладно, друзья, тут мы ни до чего не додумаемся, оставим это… Да, но интересно бы узнать, много ли таких, как мы… В Претории был еще этот… Питер, что ли… И еще кто-то… Да? Виллиам, ты ее знаешь? Значит, вот как получается: полицейские в машине говорят об этой самой Мэссон как о претендентке на Мисс Преторию, а Виллиам уже видит и знает, что она — из таких… Питера мы засекли по пути на аэродром… Можно сформулировать так: мы видим людей лишь тогда, когда их орбита каким-то образом пересекается с нашей… Не слишком точно: когда у меня это началось, я угадал, куда упадет шар, а какое мне дело было до студентов, играющих в гольф?.. Что ты хочешь, Дик, я же не автомат! Да, мне жаль всего, что было; и студентов и моей лаборатории, особенно теперь, когда я мог бы… Ну, конечно, и тебе есть о чем жалеть, и даже Виллиаму: родина есть родина, правильно. И вообще идемте: остальное на практике выясним понемногу…
Кузина Дика, строгая очкастая Сьюзен, с ходу потребовала, чтобы он написал статью «о принципиально возмутительной истории с нашим земляком», а Дик не выдержал и заявил, что этот самый Ханни Питерс — слюнявый наркоман, да к тому же и расист. И для примера сообщил, что Ханни делает в данный момент в ста метрах отсюда. Сьюзен не могла видеть того, что видели три ее собеседника, но она немедленно продемонстрировала неплохие результаты в беге на сто метров с препятствиями, и мозгляк Ханни Питерс отлетел к стене от ее увесистой пощечины, а Сьюзен схватила за руку худого чернокожего парня и потащила за собой.
— Все же ты это зря… — заметил Йен.
