Главный зал театра был огромен, кругл, с куполом высоко-высоко над головами, на котором мозаика изображала восшествие на престол какого-то забытого уже Электора. Сцена, тоже круглая, располагалась в центре зала, где ее окружала со всех сторон шумная, шевелящаяся толпа.
Кое-где в зале имелись плетеные стулья и кушетки, а пол из керамической плитки покрывал толстый слой гниющих остатков еды и битого стекла. Воздух был спертый, несмотря на длинные узкие окна прямо под куполом, которые, как подразумевалось, должны были смягчать жару в зале. На сцене шел фарс — очень старый и большинству хорошо знакомый, что было совсем неплохо, так как большинство зрителей приходили сюда поболтать да пошвырять какой-нибудь гадостью в актеров.
Имелся и еще один повод для отвлечения внимания публики: прямо среди зрителей давал представление факир, который, несмотря на свою молодость для этого ремесла, ловко закинул в воздух футов на двадцать тут же отвердевшую веревку и стал карабкаться по ней наверх.
Хет пробирался по краю толпы, но тут его окликнул кто-то из группы конкурентов — торговцев древностями.
— Мы уже слыхали насчет той ерундовины, которую вы с Сагаем сегодня загнали Арноту. А там, где вы ее взяли, еще такие есть? — спросила Даниль.
Это была тощая хищная сука, торговавшая редкостями на Четвертом ярусе. Ее узкие глаза были искусственно увеличены с помощью порошков из малахита и свинцового блеска.
Хет облокотился о спинку ее стула.
— Обменяли, мы обменялись с Арнотом. Участвовать в продажах мне не дозволено.
Кое-кто из мужчин кутался в чадры, подобно жителям верхних ярусов, только из гораздо более дешевой материи, чем носили настоящие патриции. Большинство из них уже успели налакаться, а один так хохотал, что свалился со своей кушетки на пол.
Соблазнительная улыбка Даниль слегка поблекла. Она не любила, чтобы кто-нибудь мешал ей вынюхивать нужную информацию.
— А ты-то что тут делаешь вечером? — спросила она чуть-чуть резче, чем следовало. — Еще один покупатель?
Она была так далека от истины, что Хет совсем перестал беспокоиться. Он просто ухмыльнулся ей.
— Да просто зашел полюбоваться пьесой, милашка.
Он оставил конкурентов забавляться шутками, понятными только им, и отправился к задней стене, где в небольшом алькове пряталась винтовая лесенка, по которой можно было пройти в частные ложи. В конце лестницы прямо в стене был прорублен проход для господских слуг и театральных служителей: через него можно было пройти в ложи, не выходя на открытую галерею, предназначенную для богатых клиентов.
Проход был узок и освещался масляными лампами, которые противно воняли и сильно нагревали воздух. Хет миновал множество людей, выполнявших различные поручения. Никто из них не обратил на него внимания. Мало ли народу пользовалось коридором, желая одного — чтобы их делишки оставались в тайне. Хет нашел ложу Лушана без труда, потому что у входа в нее стояли два телохранителя, вооруженные посохами с острыми железными наконечниками. Они пропустили его, не сказав ни слова.
Полукруглая ложа была затянута частой медной сеткой, о которую разбивался шум театральной толпы. Пол покрывал тканый ковер необычайно яркой раскраски, а приводимое в Движение часовым механизмом опахало двигалось взад и вперед на красивом металлическом шесте, разгоняя застоявшийся воздух и запахи духов, от которых можно было задохнуться.
Лушан возлежал на низенькой кушетке, а прислужница в простом неотбеленном кафтане стояла возле него на коленях. Голову Лушана покрывали редкие светлые волосы, а одет он был в шитую золотом мантию темно-синего цвета, которая не могла скрыть его объемистого чрева. Один глаз Лушана был мал, прозорлив и жаден, второй — сильно косил и глядел неизвестно на что. В присутствии слуг он редко носил свою чадру, а при свиданиях с Хетом никогда. Это считалось дурным предзнаменованием.
Задумчиво глядя на Хета, Лушан взял чашу почти прозрачной керамики, расписанную нежным узором, — из винного сервиза, стоявшего возле кушетки на низком алебастровом столике, и сказал:
— Хоть раз ты явился без опоздания, парень. Я уж стал думать, что ты вообще не имеешь представления о времени.
— Я пришел к тебе вне связи с твоими поручениями. Ты же знаешь, я на тебя больше не работаю. — Хет прислонился к стене около двери, так как Лушан начинал беситься каждый раз, когда он чего-нибудь тут касался. Хет хотя и любил высоту, но здесь у него возникало ощущение, что он висит в медной клетке над озверелой толпой. — У меня есть для тебя монета, которую я, кажется, тебе задолжал.
Рот Лушана сжался в прямую черту. Он поставил хрупкую чашу на столик с таким громким стуком, что Хет от неожиданности поморщился. Люди, которые плохо обращаются с красивыми вещами, не должны их иметь.
— И как же тебе удалось ее добыть?
— А вот это уже не твое дело, верно?
Девушка наполнила графин вином и поставила его на столик, тщательно обтерев чистой тряпочкой, чтобы пот с ее пальцев не коснулся кожи Лушана. Патриции из верхних ярусов Чаризата были просто помешаны на том, чтобы не коснуться кого-либо, как и на своих чадрах, шарфах, скрывающих волосы, на медных сетках, защищавших их от взглядов толпы простолюдинов из нижних ярусов. Все это было просто недоступно пониманию Хета, который родился в селении крисов в Пекле, где было еще меньше возможности для уединения, чем во дворах нижних ярусов, и где вам легко могли надрать уши за отказ поцеловать самую морщинистую из прабабок — этакого древнего матриарха. «Как будто кто-нибудь в здравом уме захочет дотронуться до такого дерьма, как Лушан». Хет уже давно знал, что богатый брокер, может, и имел золотых монет больше, нежели патриций, но по рождению таковым не являлся и только повторял по-обезьяньи их манеры. Если отбросить все наносное, то Лушан был всего лишь вор с чистыми руками; его особый талант заключался в том, что он заставлял других людей пачкать руки, воруя для него.
— Мое дело — ты, — сказал Лушан; его здоровый глаз смотрел холодно и презрительно. — И пока я нахожу покупателей для древностей, ты, освобождающий от последних их нынешних хозяев, будешь представлять весьма значительный интерес для торговых инспекторов. В прошлом ты приносил мне немалый доход, и, если ты думаешь, что я так легко отпущу тебя, ты…
— Ты только и умеешь, что обещать да угрожать. Не думай, что я этого не знал раньше.
Хет позволил своим глазам скользнуть по мозаике купола — это было интереснее, чем смотреть на пол, где кишел плебс. Те части мозаики, что занимали ее края, были старше, куда старше центра с его не слишком талантливым изображением Электора, восходящего на престол. Надо думать, эти древние фрагменты сохранились с тех времен, когда это здание еще не было театром. Чаризат и другие города Приграничья в свое время были островами мелких пресноводных морей — еще за тысячи лет до победы Пекла над сушей. Художники населили эти моря странными и красивыми плавающими существами и испещрили бледно-голубые небеса огромными пузырями, похожими на наполненные воздухом мешки, которые перевозили пассажиров в привязанных под ними корзинах. Эта часть мозаики была очень ценна. Обесцвеченность вдоль трещин говорила, что снять мозаику со стены, не уничтожив, просто невозможно. А жаль.
