Фонарев конфузливо ерошит аккуратно причесанные волосы.
- Неловко как-то, Иван Николаевич. Вроде я пришел клепать на товарища...
На впалых щеках мастера взбухают крутые желваки.
- Выбыл Лямин из нашего товарищества, Рома. По собственной глупости и слабодушию. Рассказывай смело все, что знаешь.
Фонарев смотрит на окно, забранное прочной металлической решеткой, потом переводит взгляд на меня.
- По правде говоря, ничего особенного вспомнить не могу... Разве вот что... любил Витька хвастануть своим уголовным прошлым. Может, этим все и объясняется...
Мастер несогласно качает головой:
- Нет, Рома, это не разгадка. Носились мы с ним как с сырым яйцом и все же что-то проглядели. Я в первую очередь.
- Ой, да ни в чем вы не виноваты, - заскороговорил Фонарев. - Просто молодые много хотят и мало имеют. В отличие от старых, которые все имеют, но уже ничего не хотят. Вот Витька и решил исправить эту несправедливость.
Иван Николаевич усмехнулся:
- Работать, значит, мальчики, а есть мужички? Смотри ты, какую базу подвел! Гниленькая, но база.
Фонарев увел глаза в сторону.
- Это у нас в курилке ребята тарахтели. Я, конечно, этих мыслей не разделяю...
- Вспомните, - обратился я к нему, - с кем дружил Виктор Лямин?
Фонарев теребит уже порядком взлохмаченные волосы.
- У комбината его часто ждал один парень... небольшого роста... мускулистый... Я заметил - он все время сплевывал через плечо. То ли ему действительно хотелось плеваться, то ли он таким способом незаметно оглядывался.
Я кладу перед Фонаревым несколько фотографий.
- Посмотрите внимательно, нет ли здесь того парня?
Роман быстро растасовывает снимки и показывает на фото Дьякова:
- Похоже, что этот... - И вдруг вскакивает со стула. - Стойте, я же видел его в кафе "Пингвин"! Он сидел с Витькой за дальним столиком... они, черти, глушили коньяк из фужеров.
- Когда это было?
Фонарев поднял глаза к потолку, зашевелил пухлыми губами:
- Сегодня вторник... воскресенье... суббота... в субботу мы работали... Пожалуй, в пятницу... Точно, в пятницу это было! Я зашел купить сигарет, а они дули коньяк. Целая бутылка на столе стояла! Вы думаете, они в тот вечер договаривались о краже?
Я промолчал. Каждый должен заниматься своим делом, самодеятельность может только повредить. Строить догадки и умозаключения позвольте уж нам, профессионалам, ваш, свидетельский, долг - сообщать факты. Со всеми подробностями и без искажений.
Пока я беседовал с Фонаревым, зоркий глаз мастера углядел в раскрытой папке название уголовного дела. В меня упирается его строгий, требовательный взгляд.
- Нашли того подонка, что моего сына поранил?
- Ищем, Иван Николаевич. Найдем - сразу сообщим.
Мастер тяжело поднимается, грузно ступая, идет к двери. На пороге оглядывается:
- Не дождусь я, видно, вашего коллегу, зайду в другой раз. Ты, Роман, тут тоже не рассиживайся, работа ждет. Слышишь, Рома, тебе ведь говорю!
Фонарев вздрагивает, выведенный из глубокой задумчивости.
- Хорошо, Иван Николаевич, я скоро...
Я записываю показания Фонарева и напряженно вспоминаю, откуда мне так знакомо его лицо. Пухлые губы, то ли детские, то ли чувственные, круглый, картофелинкой, нос, маленький безвольный подбородок... Определенно я его где-то видел. В воскресенье на квартире у Ксении Борисовны? Нет, раньше. Гораздо раньше...
- А ведь мы с вами в одной школе учились, - словно угадав мои мысли, говорит Фонарев. - Я в восьмом учился, а вы тогда уже десятый кончали. Вы меня, конечно, не помните, но вас-то все знали - ваша мать преподавала у нас математику. Как здоровье Анны Викентьевны? Еще учительствует или уже на пенсии? Передавайте привет, мы все ее очень любили...
Ответить я не успеваю, в кабинет стремительно входит Бурцев, бодрый и деятельный.
- Дим Димыч, сейчас приведут одного субчика... У тебя посетитель? Извини, подожду...
- Это к тебе, Игорь Константинович. Насчет Виктора Лямина.
- Даже так? Очень, очень кстати. Подсаживайтесь поближе, сейчас мы с вами побеседуем.
Бурцев пересаживает Фонарева к своему столу, придвигает стопку бумаги. Я к их разговору не прислушиваюсь, я малюю на бумаге унылую рожицу: страдальческая складка поперек лба, уголки губ пессимистически опущены. Уж не автопортрет ли я нарисовал? А что, момент очень даже подходящий. Если верить словам Фонарева, Валет замешан в краже шерсти на комбинате. И он же нанес ножевое ранение таксисту. Два преступления подряд... Возможно ли это?
Показания Фонарева зафиксированы. Он прощается с Бурцевым, протягивает руку мне:
- До свиданья, Дима! Не забудьте передать привет Анне Викентьевне.
Я не сентиментален, но мне приятно, что маму любят и помнят.
- Непременно, Рома, передам. Надеюсь, ты был ее любимым учеником?
Фонарев смешливо морщит свой далеко не римский нос.
- Ну, может быть, не самым любимым. Но все равно она меня вспомнит.
- Друг детства? - спрашивает Бурцев после его ухода.
- В одной школе учились.
- Ничего парень, смышленый, кой-чего рассказал. - Бурцев набирает номер, говорит в трубку: - Доставьте задержанного в семнадцатую комнату. Сейчас, Дим Димыч, приведут Лямина. Посиди, может быть, и для тебя что-нибудь найдется. Он, оказывается, был тесно связан с Валерием Дьяковым.
Стук в дверь, милиционер вводит угловатого, нескладного юнца. Он нервно передергивается и все время пытается спрятать руки в рукава. Я присматриваюсь - на левом запястье лиловая наколка: "В тюрьме мое сердце".
- Очень трогательное изречение, - язвит по этому же поводу Бурцев. Неужто так понравилось, что опять потянуло?
- Кореша накололи, - неохотно цедит Лямин. - Я не хотел, заставили...
- А в склад тебя тоже заставили лезть? Или сам проявил здоровую инициативу?
- Ни в какой склад я не лез, - угрюмо нагибает голову Лямин.
- Э, дружище, так мы с тобой ни до чего путного не дотолкуемся, огорчается Бурцев. - Я-то думал, что как человек бывалый... Ну-ка покажи руку.
- Зачем? - набычивается Лямин.
- Видишь ли, Витя, - опять меняет тон Бурцев, - совершенно случайно в столе кладовщика оказался мешочек с трудносмываемой краской. И тебя, Витя, погубила природная любознательность. Тебе захотелось непременно узнать: а что там звякает, в этом мешочке, не деньги ли? Потом ты два часа просидел в ванной, но пятна так и не отмылись. Показывай руку!
Лямин медленно и неохотно выпростал из рукава правую ладонь. На тыльной стороне светилось ярко-оранжевое пятно. Так вот что он так старательно скрывал от наших нескромных взоров!
- Надеюсь, теперь, Лямин, взаимопонимание достигнуто? Кто был с тобой и где похищенная шерсть?
- Никто, я один все сделал.
