Потом накатили головная боль и головокружение. Как же часто они теперь возвращаются! Я нерешительно взяла щепотку пыльцы и осторожно втянула. Вдруг поможет?
Боль отступила незаметно, и, сидя за рулем в ожидании Гамадрила и Психа, я ненадолго забылась. Хорошо бы провести так всю ночь и весь день, вдали от преследующей, укоряющей меня совести, и слышать в тишине только шелест листьев и мерное монотонное урчание двигателя вездехода. Но я, хоть и через силу, стряхнула с себя дрему.
Занимался слабый рассвет. Вот она, скромная деревушка, словно жмущаяся к каменной церкви, стоит, как стояла, наверное, со времен первых колонистов. Только неестественная, будто мертвая тишина висит над улочками, выворочены некоторые двери – они слетели с петель от слишком рьяных пинков Гамадрила, да разбито несколько окон. А за ними – остатки жизни, еще вчера такой спокойной и мирной, навсегда разрушенной нашим вторжением.
…Уехать, поскорее отсюда уехать! Продать пыльцу, сделать операцию. Забыть обо всем.
О спецназе, о команде Волчары, об этой планете.
Об испуге и покорности в глазах местных жителей.
О темноглазом парне из дома на отшибе.
Выбросить из головы.
Начать новую жизнь.
Внезапно я поняла, что же так настораживало меня все это время. С того момента, как ушел Гамадрил, до меня не доносилось ни криков, ни плача.
У меня сдали нервы, и я растолкала Волчару.
– Да придут, куда они денутся, – равнодушно зевнул он. – Пусть повеселятся ребята… Или вот что, сходи-ка за ними сама.
– Нет уж, – я покачала головой. – Вместе пойдем, не нравится мне все это.
Мы вылезли из вездехода и направились в ту сторону, куда вчера ушел Гамадрил. Утренние сумерки были густыми, как кисель, и неказистые здания деревушки казались мертвыми. Какое-то звериное чутье, не раз выручавшее меня в серьезных передрягах, едва не подвывало, чуя опасность.
– Смотри в оба, – бросила я. – Похоже, что у нас проблемы.
Волчара высокомерно фыркнул:
– От кого? От этого стада овец? Да мы их…
Он не успел закончить фразы. Грудь Волчары насквозь пронзило копье.
В такие моменты я никогда не думаю – отточенные рефлексы делают все за меня. Тело Волчары еще не коснулось земли, а я уже упала на колено, и пистолеты будто сами прыгнули мне в руки. Я целила прямо в лицо несущегося на меня человека, пальцы на спусковых крючках уже дрогнули… Но в последний миг, когда он уже прыгнул, я отшатнулась в сторону и коротко ударила его рукояткой в висок. Он рухнул рядом со мной.
Я не сразу осознала, что удержало меня от убийства. Только позже поняла – я узнала нападавшего. Это был тот самый темноглазый парень из дома на отшибе.
Я бессильно опустилась на землю. Да-а, беспомощные овцы, придурки, не умеющие убивать! Гамадрил, Псих и Волчара – все мертвы.
А я теперь привязана к этой убогой планете – крепче, чем любыми веревками. Я не смогу управлять кораблем одна, я не смогу улететь, для этого мне нужен хотя бы еще один человек.
Вот тебе и семьсот тысяч, и операция, и новая жизнь.
На меня навалилась страшная усталость. А потом скрутила головная боль – куда сильнее обычного.
Боль – это хорошо. Она не дает думать.
Затаившись, я наблюдал за машиной Людей Дьявола всю ночь. Слабости во мне больше не было, я хладнокровно и терпеливо ждал. И когда оставшиеся двое выбрались из машины, скользнул вдоль церковной стены навстречу.
Утро выдалось сумеречным. Я не решился стрелять, хотя и был почти уверен, что не промахнусь. Чужаки приближались, и, когда идущий впереди главарь оказался в двадцати шагах, я размахнулся, метнул копье и вслед за ним кинулся вперед, на ходу выхватывая из чехла нож.
Копье ударило Волчару в грудь и выбило из него жизнь. Я перескочил через падающее тело и рванулся к Беретте. Я уже был в трех шагах от нее, когда понял, что мне пришел конец. Беретта стояла на одном колене, в обеих руках у нее было по пистолету, и оба смотрели мне прямо в лицо. Я прыгнул на нее. Я был уверен, что нипочем не успею. Не знаю, почему Беретта не стала стрелять, – она лишь отшатнулась и, когда я проносился мимо нее, коротко ударила меня рукояткой в висок. Я рухнул на землю и потерял сознание.
Очнулся я у себя в постели, рядом сидела мать. Мне показалось, что она смотрит на меня с укоризной. Я рывком сел.
– Я должен был убить эту дрянь, – сказал я. – Не сумел, она оказалась сильнее.
– Ты не должен был ее убивать. Я осталась жить и оставила тебя не для того, чтобы наш род прервался.
– Как оставила? – не понял я. – Кому?
– Никому. Просто оставила. Мы не можем, не умеем убивать, мы унаследовали это от тридцати поколений наших предков. Неспособность убивать у нас в крови, у каждого. А ты можешь, и ты убил. Потому что в твоих жилах течет только половина моей крови, а вторая половина – того подонка, которого звали Волчарой. Твоего отца. Того, кто двадцать лет назад убил моего мужа и силой взял меня.
Я отшатнулся к стене, к горлу подкатил спазм. Я вскочил и бросился вон из дома. На крыльце меня едва не вывернуло наизнанку, но я сдержался, внезапно увидев сидящую, привалившись к стене дома, Беретту.
– Люди Дьявола еще вернутся, и с ними надо будет сражаться, – услышал я голос матери за спиной. – И убивать. Ты должен передать свою кровь, но за грех, что я совершила, дав тебе жизнь, наш род проклят – ни одна девушка не пойдет за тебя замуж. Никто, кроме этой женщины, будущей матери твоих детей, которая сегодня оставила тебя в живых.
Я пришла в себя оттого, что изможденная женщина, мать темноглазого парня, протягивала мне на ладони щепотку пыльцы.
– Это лекарство, – сказала она. – Возьми, поможет.
Я послушно втянула пыльцу и прикрыла глаза. Женщина немного помялась, потом присела рядом со мной и заговорила. Она говорила долго.
Она рассказывала мне про Самарию и про жителей, вот уже много веков как разучившихся сопротивляться и убивать. Рассказывала про Первое Нашествие – так они называли прошлый визит экипажа Волчары. Про бессилие и ненависть, про страх и боль, про отчаяние и беспомощность перед пришельцами. Про проклятия, которые она призывала на себя, узнав, что ждет ребенка. Про отлучение от церкви и презрение жителей деревни – за то, что она решила сохранить и вырастить дитя, в чьей крови будет жить способность убивать. Про своего сына. Единственного. Любимого. С лица которого на нее иногда смотрели глаза того, кто когда-то убил ее мужа, а ее взял силой. Глаза Волчары.
– Ты останешься здесь, с нами. Ты родишь Джонасу детей, и у них будет хорошая кровь, сильная. Они смогут постоять и за себя, и за других, когда Люди Дьявола появятся снова. А они вернутся – они теперь всегда будут возвращаться за пыльцой.
