От удивления я выронил ведро, и оно откатилось к колонне. Кошка исчезла. У меня за спиной Лэнгби сказал:
- Так кошек не ловят.
- Бесспорно, - ответил я и нагнулся поднять ведро.
- Кошки ненавидят воду, - продолжал он тем же бесцветным голосом.
- А! - сказал я и прошел с ведром мимо него, направляясь на хоры. - Я не знал.
- Это знают все. Даже уэльские дураки.
_8 октября_. Эту неделю дежурства сдваивались - бомбежечное полнолуние. Лэнгби на крыши не поднимался, а потому я отправился искать его в соборе и увидел, что он стоит у западных дверей, разговаривая с каким-то стариком с газетой под мышкой. Вдруг старик протянул газету Лэнгби, но тот сразу же вернул ее, а старик увидел меня и выскочил вон.
- Турист, - сказал Лэнгби. - Спрашивал, как пройти в мюзик-холл "Уиндмилл". Прочел в газете, что девицы там сногсшибательные.
Я знаю, по моему лицу было видно, что я ему не поверил. Во всяком случае, он сказал:
- У вас паршивый вид, старина. Не выспались? Я найду вам замену на первое дежурство.
- Не надо, - ответил я холодно. - Отдежурю сам. Мне нравится на крыше.
А про себя добавил: "Где я могу следить за тобой!"
Он пожал плечами и сказал:
- Пожалуй, крыша все-таки приятнее крипты. На крыше хоть услышишь ту, которая тебя накроет.
_10 октября_. Я думал, сдвоенные дежурства могут быть мне полезны, отвлекут, заставят забыть мою неспособность к экстрагированию. Принцип, согласно которому надо делать вид, будто не следишь за молоком, а то оно не закипит. Но бывает, что он срабатывает. Займешь чем-нибудь мысли на несколько часов - или хорошенько выспишься, - и факты всплывают на поверхность сами собой, без стимуляторов.
О том, чтобы выспаться, можно было и не мечтать. Не только уборщицы болтают без умолку, но и кошка теперь поселилась в крипте, ластится ко всем, испуская сиреноподобные звуки, и выпрашивает рыбешку. Я перетащу свою раскладушку из трансепта к Нельсону, прежде чем пойду дежурить. Он хоть и проспиртован, а помалкивает.
_11 октября_. Мне приснился Трафальгар. Грохотали корабельные пушки, клубился дым, сыпалась штукатурка, и Лэнгби выкрикивал мое имя. Разлепив глаза, я было подумал, что обрушились складные стулья, - сквозь дым ничего нельзя было различить.
- Иду, - откликнулся я и заковылял к Лэнгби, натягивая сапоги.
В трансепте громоздилась куча из штукатурки и складных стульев, Лэнгби торопливо ее раскапывал.
- Бартоломью! - крикнул он, отбрасывая кусок штукатурки. - Бартоломью!
Мне все еще чудился дым, и я сбегал за насосом, а потом опустился на колени рядом с Лэнгби и ухватил отломившуюся спинку стула. Она не поддалась, и тут меня осенило: под ней труп! Потянусь к куску штукатурки и прикоснусь к мертвой руке... Я сел на пятки, перебарывая тошноту, а потом опять принялся рыться в куче.
Лэнгби слишком уж торопливо орудовал ножкой стула, и я ухватил его за запястье, чтобы придержать, но он дернул рукой так, словно я был обломком, который следовало отшвырнуть подальше. Потом он поднял большой пласт штукатурки, и открылся пол.
Я поглядел через плечо. Обе уборщицы испуганно жались в нише за ангелом.
- Кого вы ищете? - спросил я, трогая Лэнгби за плечо.
- Бартоломью, - ответил он, расшвыривая мусор.
Его руки, облепленные серой пылью, кровоточили.
- Вот я, - сказал я. - Цел и невредим. - Тут я поперхнулся дымком пыли. - Я переставил раскладушку в другое место.
Он резко обернулся к уборщицам и спросил с полным хладнокровием:
- Так что тут под штукатуркой?
- Только газовая горелка, - робко ответила одна из глубины ниши. - И бумажник миссис Голбрейт.
Лэнгби начал шарить в обломках и откопал их. Из горелки шел газ. Огонь, естественно, потух.
- Все-таки вы спасли собор и меня, - заметил я, стоя в одном белье, но в сапогах и держа бесполезный насос. - Мы все могли бы задохнуться от газа.
- Мне не следовало вас спасать, - сказал он.
Стадия первая: оглушенность, бесчувственность к боли при травмах и ранениях, фразы, не имеющие смысла для посторонних. Он еще не сознает, что его руки все в глубоких царапинах, он не вспомнит того, что сказал. Он сказал, что ему не следовало спасать мне жизнь.
- Мне не следовало бы вас спасать, - повторил он. - Я обязан думать о своем долге.
- У вас все руки в крови, - сказал я резко. - Вам надо лечь!
Говорил я тем же тоном, какой был у него тогда на галерее.
_13 октября_. Это была фугасная бомба. Она пробила дыру в хорах, некоторые мраморные статуи разбиты, но свод крипты не обрушился вопреки тому, что мне было почудилось. Только штукатурка местами осыпалась.
Не думаю, что Лэнгби помнит о своих словах. Это должно обеспечить мне некоторое преимущество: ведь теперь я знаю, откуда грозит опасность, и могу быть уверен, что она не подстерегает где-то еще. Только что толку, если мне неизвестно, что он сделает и когда.
Уж наверное, факты, касающиеся этой бомбы, хранятся в моей долгосрочной, но даже обрушившаяся штукатурка не вышибла их наружу на этот раз. Сейчас я даже не пытаюсь экстрагировать, а просто лежу в темноте и жду, пока на меня не обвалится свод. И вспоминаю, как Лэнгби спас мне жизнь.
_15 октября_. Сегодня опять приходила та девушка. Насморк не прошел, но платное место она получила. Смотреть на нее было одно удовольствие: щегольская форма, туфли с открытыми носками, а лицо обрамляют тщательно завитые кудряшки. Мы все еще убираем мусор после бомбы, и Лэнгби отправился с Алленом за досками для хоров, а потому я спокойно подметал и слушал ее болтовню. От пыли она расчихалась, однако теперь я твердо знал, что с ней.
Она сообщила, что ее зовут Энола и что она устроилась в женскую добровольческую службу: заведует передвижным пунктом питания - из тех, что посылаются на пожары. И пришла она - только вообразить! - чтобы поблагодарить меня за эту работу. По ее словам, когда она объяснила, что при соборе нет настоящего бомбоубежища с пунктом питания, ей поручили участок в Сити.
- Ну и когда я окажусь поблизости, то буду забегать, рассказывать вам, что у меня и как, верно?
Она и ее брат Том все еще ночуют в метро. Я спросил, безопасно ли там, а она ответила, что навряд ли, зато там хотя бы не услышишь ту, которая тебя накроет, а это уже счастье.
_18 октября_. До того устал, что даже пишу с трудом. Девять зажигалок за ночь и бомба на парашюте, которая грозила опуститься на купол, но тут ветер отнес парашют в сторону. Всего во время моих дежурств я погасил их двадцать, не меньше, и помогал другим гасить их десятки и десятки. Но что толку? Еще одна зажигалка в ту секунду, когда Лэнгби останется без присмотра, - и все насмарку.
Вот отчасти почему меня одолевает такая усталость. Каждую ночь я надрываюсь, исполняя свои прямые обязанности, следя за Лэнгби и стараясь замечать каждую зажигалку. А после спускаюсь в крипту и терзаю себя, пытаясь экстрагировать что-нибудь о диверсантах, пожарах и соборе святого Павла осенью 1940 года, ну хоть что-нибудь! Мучаюсь, потому что делаю слишком мало, но не знаю, что еще я мог бы сделать. Без экстрагирования я так же беспомощен, как бедные люди вокруг, не знающие, что принесет им завтра.
