Но тут он повернул голову и увидел бледно-голубые, словно выгоревшее небо, глаза, изучающие его с расстояния пятидесяти сантиметров. К глазам прилагались совершенно рыжие короткие, торчащие в стороны волосы и блестящая иссиня-черная кожа. Увидев это сочетание в такой близи, Кубик испугался и быстро отвернул голову. Впрочем, мог бы уже и привыкнуть.
В тот же миг он сообразил, что радость была преждевременной – новый месяц не начался. Кошмар под названием «Торжество справедливости» продолжается. А незнакомый потолок и не родная лампа объясняются просто – загулял. До потери памяти. Что, к слову, бывало не так уж часто.
– Ты кто? – спросил он, снова осторожно поворачиваясь к женщине.
– Герта, – с готовностью откликнулась она. – А ты?
– Кубик, – сказал Кубик, как всегда смущенно. Имя было немножко смешным, но отчего-то он не мог с ним расстаться. Жалко было, сроднился за двадцать пять лет жизни. А может быть, ему и нужно было выглядеть немножко смешным – чтобы не чувствовать себя идиотом в этом странном, необъяснимом, нелепом мире.
– Какое смешное имя, – произнесла Герта, глядя на Кубика преданно и скучно. Даже не улыбнулась. Тупая констатация фактов – все, на что способно большинство населения Города. Или даже мира. Кубик никогда не покидал своего Города. А зачем? Везде одно и то же. Это всем известно.
– Мы с тобой… ээ?
– Конечно. А ты не помнишь? Вообще-то мне понравилось.
– Да? А как я сюда попал? Я помню только, как меня били. Дальше – обрыв.
– А за что били, помнишь?
Кубик принялся размышлять. Да, кажется, он помнит, за что его обиходили. Он потрогал лицо – и понял, что большая часть его залита жидким пластырем. Удобная штука – высыхает моментально, обезболивает и кожу совсем не стягивает. И водой не смывается. Только бриться нельзя. Но это ненадолго – дня два. Пластырь быстро регенерирует поврежденную плоть. Все это Кубик знал со слов своей личной аптечки, инструктировавшей его всякий раз, когда он залезал в нее за каким-нибудь пустяком.
– За то, что у меня белая кожа. За то, что я молод. За то, что я не лысый, – грустно и саркастично перечислял Кубик. – Ты не ответила. Почему я здесь?
Герта пожала плечом.
– Потому что я тебя сюда привела. Я здесь живу. А развлекаюсь в той забегаловке, где тебя раскрасили. Ты был такой… несчастный. Один в окружении всех этих черных рож, от которых меня уже тошнит… И пить совсем не умеешь. Развезло с первого стакана… Я сказала им, чтоб оставили тебя в покое, потому что ты со мной.
– И они тебя послушали?
– Попробовали бы не послушать, – усмехнулась Герта.
– Значит, ты меня пожалела, – констатировал Кубик.
– А что, нельзя? – Герта попыталась сотворить надменный, гордый вид, но у нее не вышло. Вместо гордячки получилась истеричка. Кубику пришло в голову, что из них двоих жалеть скорее нужно ее, а не его. – Мы что же, второй сорт, черножопое быдло, которое не может посочувствовать белому мальчику? А ты такой особенный, да? Что тебя даже всеобщая справедливость не касается?
Она порывисто перевернулась на другой бок, и Кубик вздрогнул, услышав глухой нутряной вой. Так воют хворые кошки, у которых внутри что-то сильно болит.
Кубик не пытался ее успокаивать. Ему самому было слишком тоскливо от торжествующей вокруг справедливости. Уже две недели он носа на улицу не высовывал, но тут не выдержал, сел в «тарелку», и вот чем все закончилось. Стыдом и болью.
Но не виноват же он, что служит в Центре и потому не подвержен объективному воздействию реальностей – ни заданному сценарием, ни самопроизвольному. Не виноват!
В открытом дверном проеме он вдруг увидел мальчика. Черного. Ребенок лет восьми глазел на них с выражением истощившегося долготерпения. Кубик растерянно завозился, натягивая простыню на совершенно голое женское тело, содрогающееся в горьком плаче.
– Хочу есть, – хмуро сказал мальчик.
– Ты что, маленький? Сам найти не можешь? – тут же взвилась Герта, перестав выть. Мальчик выслушал окрик равнодушно и сразу исчез.
– Навязался на мою голову, – сердито пожаловалась Герта.
Кубик понимающе покивал.
– Да-а. Дети. Мне кажется, мы должны их любить… И временами мне кажется, что нам не дают их любить.
– Почему это тебе так кажется? – с подозрением спросила Герта, снова поворачиваясь к нему черно-рыже-голубым лицом. – Кто не дает?
– Законы природы. – Кубик пожал плечами. – Не очень приятно в это верить.
– Может, ты веришь в байки про Божество?
Кубик поугрюмел.
– Нет. Просто мне кажется, что лучше матерям самим растить своих детей. И отцам. И любить их.
– Да за что их любить?
Кубик подумал.
– У тебя в прошлых ре алах были дети?
– Не помню, – мрачно отозвалась Герта.
– Вот. А если бы были, ты бы знала, за что их любить… Если это законы природы, значит, у природы нет детей. Поэтому она так бесцеремонно распоряжается чужими. И вообще всеми… – Кубик прикусил язык: чуть было не сорвалось с него «всеми вами», – всеми нами.
Но Герта не преминула съязвить:
– Да уж, особенно тобой. Вон какой беленький да ладный. – Она вздохнула. Немного погодя продолжила: – А может, этот, – махнула рукой на дверь, – мой и есть. Сын. Да. Вот так. Я же была беременна. Кажется. Давно. Не помню. – Звучный всхлип.
Кубик протянул руку и погладил ее по рыжей голове.
Странные все-таки эти законы природы. Если, конечно, это законы, а не что другое. Противоестественные. Ненормальные.
Да и вот еще что: откуда он знает, что это ненормально? Сколько Кубик в себе ни копался, а сказать не мог – откуда. Просто знает. Такой уж родился. Или это сам он – ненормальный? Урод?
Детства своего Кубик не помнил. Впрочем, как и все. Но наверняка оно не отличалось от жизни сегодняшних мальчишек и девчонок. Тех, что попадают в случайные руки, как тот, в соседней комнате, тех, что шайками шныряют по улицам, тех, что временно живут в приютах под наблюдением апатично-тупых симов. Каждый новый ре ал рвет все устоявшиеся за месяц связи, разбрасывает людей, как щепки, соединяет их в произвольном, невычислимом порядке. И стирает память за тот же месяц. Новый сценарий, новая реальность, новая жизнь.
Кубик был рад, что попал в Центр. За год работы там он убедился – служащие Центра обладают бесценными привилегиями.
Баловни природы? Кубик искренне сомневался в этом. Даже принадлежа официально к клану ирчей, толкователей законов природы, – сомневался…
– Я хочу есть, – мальчик снова укоризненно смотрел на них исподлобья и теребил губу.
Герта без слов встала, накинула халат и отправилась кормить подкидыша.
Кубик продолжал страдать, валяясь в чужой постели и размышляя о причудах реальностей.
