Ознакомительная версия.
Пилот почувствовал, как мелко дрожат его руки.
Жизнь оказывалась страшной вещью. А ведь до сих пор она казалась такой великолепной!
Рогов подумал, что сходит с ума.
Жаль, что бессмертие не делает человека неуязвимым для смерти вообще! Ведь вот погибли Тышкевич, Цинис - ребята ничем не хуже его.
Жаль...
Но порог придется переступить. Это Рогов понял сразу же, чуть только вспомнил о Тышкевиче и Цинисе.
Выходило, что он старается спрятаться за их спины. А он никогда не прятался. Не прятался двести двадцать семь лет. Долго.
И потом, дети. Они, несомненно, получат это самое бессмертие. И тоже будут так же переминаться с ноги на ногу? Что бы он сказал, увидев кого-нибудь из них в таком вот положении?
Пожалуй, то же, что сказали бы они, увидев его сейчас...
Шаг удалось сделать почти так же легко, как раньше, когда он еще ничего не знал.
Рогов вышел на тротуар. В трех шагах левее стояла свободная машина. Можно было взять ее. Машиной управлял автомат, ехать в ней было бы безопасно.
Рогов взглянул на машину и усмехнулся. Он даже засвистел что-то сквозь зубы. Эту песенку любил Тышкевич. Рогов давным-давно забыл ее, а вот сейчас мелодия вдруг вспомнилась. Как и сам Тышкевич, с его редкими светлыми волосами и высокими польскими скулами.
Рогов вспомнил, в какой стороне космодром, и зашагал напевая.
Он вдруг почувствовал себя нормально. Наваждение прошло. По улице шли люди. И он шел, такой же, как все. Он ничем не отличался от остальных. Разве что тем, что люди шли молча, а он насвистывал старую-престарую песенку.
В девять часов районная энергоцентраль произвела первое перераспределение мощностей в связи с тем, что Институт космической геронтологии впервые за все время своего существования затребовал все, что ему полагалось. Были включены сложнейшие комплексы приборов, необходимых для всесторонних исследований человеческого организма, вплоть до молекулярного и субмолекулярного уровней.
Это была первая прогонка вхолостую. Вторая произошла в десять часов и продолжалась пятнадцать минут. После этого аппараты были выключены, но никто уже не покидал своих мест. Начало исследований было назначено на полдень. Задача была поставлена перед каждым сотрудником. Такой задачи людям не приходилось решать еще никогда, и они чувствовали себя приподнято, как перед редким праздником.
Говор неторопливо прохаживался по матовому белому полу центральной лаборатории. Он сжимал кулаки и потряхивал ими, словно готовясь выйти на ринг. В середине лаборатории на высоком постаменте возвышалась цилиндрическая камера. В полдень, отдохнув после прогулки, сюда войдет Рогов. Его усадят в кресло, облепят датчиками. Начнется первый цикл исследований, медико-физиологический. Если в организме пилота все окажется в порядке и медики не дадут никаких противопоказаний, можно будет перейти ко второму и прочим циклам.
В организме все окажется в порядке, в этом Говор был уверен: проверяющие пилотов комиссии относятся к своему делу достаточно серьезно, а Рогов как-никак имел медицинскую визу в космос. Но, как и перед началом любого эксперимента, волнение не оставляло главу института, и он все кружил и кружил вокруг постамента, то и дело бросая косые взгляды на сотрудников, готовых принять человека, ставшего объектом исследований, и проделать с ним все необходимые процедуры, и поместить его в камере, а затем разойтись по своим местам, чтобы потом не отрывать взгляда от приборов в надежде первым увидеть то новое, что должны дать - и обязательно дадут - исследования; если не сегодня, то завтра или через месяц, но дадут. Дадут, и Говор теперь пытался угадать, кто же из сотрудников окажется этим первым, заметившим что-то существенное. И хотя он знал, что угадать это невозможно, и любой из людей был достоин такой удачи, Говор все же подходил к каждому и вглядывался в него, затем отводил взгляд и направлялся к следующему, что-то ворча.
Сотрудники старались выглядеть спокойными. Но то один, то другой из них бросал взгляд на мерцающий циферблат больших часов, а потом - на всякий случай - и на свои часы, к которым как-то больше было доверия. Все стрелки синхронно подвигались к одиннадцати, потом миновали их и заспешили к двенадцати, все убыстряя, казалось, ход. Серегин подошел к Говору и наклонился к его уху. Говор что-то коротко ответил. Серегин торопливо вышел, все проводили его глазами. В лаборатории стояла тишина, и поэтому был ясно слышен глухой шум машины у подъезда: это уехал Серегин. И тишина продолжалась, прерываемая только шарканьем шагов Говора.
- Он мог бы уже прийти, - не выдержав, проговорил старший оператор группы диагностов.
- Старый человек, - успокоил кто-то. - Может и опоздать.
- Говорят, он совсем не выглядит стариком.
- Но на самом-то деле он стар. С ним, наверное, трудно разговаривать...
- Ничего не трудно, - проворчал Говор. - С вами порой труднее.
И он резко повернулся к телефону. Но это вызывала всего лишь энергоцентраль.
- Возьмете ли вы, как предполагалось, свою мощность в двенадцать?
- Возьмем, - буркнул Говор. Он взглянул на часы. Оставалось совсем немного времени.
- Ничего, - сказал он. - Серегин привезет. Пусть на пять минут позже. В двенадцать включить все. Пока прогреем...
Он не закончил фразы и снова затоптался по полу, уже не имея больше сил отвести взгляд от циферблата. Оставалось две минуты.
Полминуты.
Ноль.
Говор кивнул. Защелкали переключатели. Длинные прозрачные цилиндры налились фиолетовым светом. Тонкий, звенящий гул повис в помещении.
Этот день казался особенно хорошим на космодроме. В лучах солнца нацеленные в зенит стрелы кораблей казались почти невесомыми.
Нет, конечно, не следовало обманываться: это были всего лишь слабые корабли малых орбит. Маленькие интерсистемные яхты и тендеры с ионным приводом, не выдерживавшие никакого сравнения с фотонными транссистемными барками или диагравионными надпространственными клиперами Дальней разведки.
Но все же это были корабли, и Рогов, глядя на них, чувствовал, как окончательно исчезает, растворяется, испаряется через кожу тот унизительный страх, который еще так недавно терзал его. Наступило спокойствие, и Рогов знал, что источником его являются корабли. На Земле могло произойти что угодно, но корабли были надежны; это давнее ощущение вошло в него и помогло обрести спокойствие.
Да, после семидесятилетнего перерыва начинать следовало именно с таких машин. А те, настоящие, не уйдут. Ведь у него теперь очень много времени впереди!
Он усмехнулся. Бессмертие! Оно оказывалось стоящей вещью! Потому что вселенная для нас бесконечна. И именно бесконечная жизнь нужна, чтобы лететь, не оглядываясь назад, а возвратившись, заставать живыми своих современников. Бессмертие очень нужно для звездных полетов!
Ознакомительная версия.
