Платтнер просто рассказывает обо всем этом, не пытаясь даже ничего объяснять. Нам предоставлено право догадываться о том, кто эти Сторожа Живых. Если они действительно Мертвые, то почему они с такой страстью наблюдают мир, покинутый ими навсегда? Может быть, мне представляется это даже справедливым, что когда за нами закрывается жизнь, когда не проходится выбирать между добром и злом, нам все же приходится быть свидетелями того, как разворачиваются и заканчиваются дела, начатые нами. Если человеческие души продолжают жить после смерти, то, несомненно, и интересы людей тоже продолжают свое существование после смерти. Но это только мои личные догадки в объяснение виденного. Платтнер не делает никаких выводов, у него для этого нет достаточных данных. Хорошо, если читатель ясно понимает это! День за днем он бродил по этому странно освещенному миру, расположенному вне нашей Земли, голова его кружилась, и под конец он ослаб и был голоден. День за днем наш земной день, вернее призрачные видения старых знакомых картин Сюссексвиля, маячили перед ним и беспокоили его. Он не знал, куда ступить и часто ощущал на себе холодное прикосновение какой-нибудь из этих Сторожащих Душ. С наступлением темноты множество этих Сторожей, окружавших его, с их непрерывным отчаянием неописуемо мучили его. Его охватило огромное желание вернуться к земной жизни, такой близкой и вместе с тем такой далекой. Неземной вид окружающих его предметов болезненно отзывался на нем. Его невыносимо мучили постоянно следующие за ним существа. Он кричал на них, старался их не видеть, бранил их, избегал их! Они были настойчивы! Как бы быстро он ни бежал по неровной земле, они всюду следовали по его пятам.
На девятый день, к вечеру, Платтнер услышал приближающиеся невидимые шаги. Он в это время бродил по широкому гребню той самой горы, на которую упал, когда впервые вошел в странный Другой Мир. Он быстро пошел вниз, пробираясь ощупью, когда его внимание было привлечено происходящим в комнате, расположенной на одной из улиц около школы. Двое людей, находящихся в этой комнате, были ему знакомы по виду. Окна были открыты, шторы подняты, заходящее солнце ярко освещало продолговатую комнату, и она казалась картиной волшебного фонаря на фоне черного ландшафта и живой зеленой зари. В комнате, залитой солнцем, горела еще свеча.
На кровати лежал тощий мужчина, и его почти призрачное белое лицо мрачно возвышалось на смятой подушке. Сжатые руки были подняты над головой. На маленьком столике, рядом с кроватью, стояло несколько пузырьков с лекарствами, кусочек хлеба, вода и пустой стакан. Время от времени губы тощего человека открывались и едва произносили неслышное слово. Женщина не замечала его движений. Она была занята разборкой бумаг, сложенных в старинном бюро, которое стояло в противоположном углу комнаты. Сначала представившаяся ему картина была очень яркая и живая, но по мере того, как позади нее занималась зеленая заря, она становилась все бледнее и бледнее, все более и более прозрачной.
Гулкие шаги раздавались все ближе и ближе, шаги, которые так громко звучат в Другом Мире и едва различимы в этом. Платтнер заметил, что его окружало множество расплывчатых лиц, которые выступали из темноты и внимательно следили за двумя людьми в комнате. Никогда до сих пор не приходилось ему видеть такого большого скопления Сторожей Живых. Некоторые из них впились взглядом в страдальца, другие с бесконечной грустью смотрели на женщину, которая с блестящими от жадности глазами тщетно что-то искала. Они столпились вокруг Платтнера, у самого его лица, и он все время слышал их жалобы. Лишь изредка картина становилась отчетливее. Почти все время она была неясная, как-то дрожала, и их движения казались отражением на зеленой вуали. В комнате, должно быть, было очень тихо! Платтнер рассказывал, что пламя свечи стремилось кверху, превращаясь в абсолютно вертикальную линию дыма, но в ушах его каждый шаг отдавался грозным раскатом грома. А эти лица! Два из них, особенно близко стоявшие около женщины: одно женское, бледное, с четкими чертами лица, которое, может быть, было когда-то холодным и жестким, но сейчас смягчилось от познания неизвестной на Земле мудрости! Второе лицо могло бы принадлежать отцу женщины. Оба, очевидно, углубились в созерцание чего-то отвратительного, против чего они не могли уже бороться, так же как и не могли помешать этому свершиться. А над человеком тоже склонилось огромное множество этих существ, но среди них не было ни родственников, ни учителей. Лица, которые раньше, может быть, были грубыми, теперь очистились печалью! Впереди всех было лицо девичье, на нем не было ни злобы, ни раскаяния, было только терпение и усталость, и Платтнеру показалось, что это лицо ждет освобождения. Он теряет способность описывать все это, вспоминая огромное количество этих призрачных лиц. Они собрались, созванные ударом колокола. Он увидел их всех на протяжении одной секунды. Платтнер был так утомлен и взволнован, что совершенно невольно его беспокойные пальцы вытащили из кармана пузырек с зеленым порошком. Но этого он не помнит!
Внезапно шаги прекратились. Он ждал, что они снова возобновятся. Было тихо, вдруг, прорезая неожиданную тишину, как острое лезвие, ворвался первый удар колокола. После этого все лица стали раскачиваться взад и вперед, и Платтнер услышал более громкие жалобы. Женщина ничего не слышала; она сжигала что-то в пламени свечи. После второго удара все потускнело, и холодное как лед дыхание ветра пронеслось над Сторожами. Они завертелись, как мертвые листья весной, и с третьим ударом что-то протянулось из их массы к постели. Вы знаете, что такое луч света? Это было похоже на луч тьмы, и когда Платтнер еще раз взглянул на него, он увидел, что это тень длинной руки.
Зеленое солнце осветило пустынный горизонт, и видение стало слабее. Платтнер видел, как судорожно подергивалась простыня на постели, и женщина испуганно смотрела на нее через плечо.
Туча Сторожей взвилась кверху, как облако зеленой пыли, гонимое ветром, и быстро метнулась вниз по направлению к храму в узком проходе. Тут Платтнер сразу понял значение похожей на тень черной руки, которая протянулась через его плечо и схватила свою добычу. Он не посмел повернуть голову, чтобы посмотреть на эту страшную тень. Закрыв глаза с огромным усилием, он побежал, сделал каких-нибудь двадцать шагов, поскользнулся и упал. Он упал вперед на руки, пузырек разбился и взорвался, когда Платтнер коснулся земли.
Вслед за этим он очутился перед лицом Лиджетта, в старом, обнесенном стеной саду за школой, окровавленный и ошеломленный.
На этом кончается рассказ Платтнера. Я сделал все, от меня зависящее и, как мне кажется, довольно успешно для того, чтобы ничего не преувеличивать. Я передал все в том же порядке, в котором рассказывал мне это Платтнер. Я старался не изменять стиля и созданного им впечатления. Например, было бы совсем легко всю сцену, происходившую у смертного одра, превратить в заговор, в котором бы принимал участие Платтнер. Но помимо того, что нельзя допустить фальсифицирования необыкновенно правдивой истории, каждое такое вмешательство испортило бы, по-моему, любопытное впечатление, осуществляемое темным миром с его зеленым освещением и движущимися Сторожами Живых, который, невидимый и недосягаемый для нас, все же нас окружает!
