— Ты, конечно, прав. Работа моя стоящая, и, нечего греха таить, с ней я никогда не расстанусь. Во всяком случае, до тех пор, пока полностью не закончится восстановление города. Мы тут, на нашем участке, применили новую механизацию и даже пробуем телемеханическое управление агрегатами. Труда здесь много положено.
— Федор Григорьевич, вы чего-то не договариваете, — сказал я напрямик, причем даже удивился своей смелости. — Чего вам не хватает?
— Вот этого, — и Колосков протянул мне листок.
«Список чертежей ВД», — прочел я. Дальше шли номера и названия.
Колосков заметил, что листок не произвел на меня никакого впечатления, глубоко вздохнул и начал подробно рассказывать:
— Там, где я нашел готовальню, когда-то помещалось наше проектное бюро. Фашисты взорвали это здание при отступлении. Перед самой войной работавший вместе со мной старый архитектор Евгений Николаевич Бродов создал проект огромного санатория. Его хотели строить на берегу моря. Это было чудо архитектурного искусства. В проекте Бродова строгое изящество классических форм сочеталось с новейшими достижениями строительной техники. Особенно поражала совершенно исключительная по смелости инженерной мысли конструкция грандиозного куполообразного свода, до сего времени нигде не применявшаяся в строительстве. Это было гениальное изобретение русского зодчего. Я не буду рассказывать о красоте этого архитектурного творения — с легкими прозрачными колоннами, уходящими к облакам, с садами на огромных балконах, опоясывающих все здание. Мы их в шутку называли «Висячими садами Семирамиды». Да, действительно это был не санаторий, а сказка, в которую даже трудно поверить. Архитектор назвал свое детище «Воздушным дворцом».
Колосков вскочил, забегал по комнате и, бросившись снова на подушки дивана, продолжал:
— В то время я был помощником у Евгения Николаевича. Он доверял мне во всем и обычно прислушивался к моим предложениям. Проект утвердили. Вместе с Бродовым мне поручили руководить строительством. И вот тут-то — будь он проклят, этот день! — у меня мелькнула мысль предложить Евгению Николаевичу изменить расположение балконов, с тем чтобы максимально увеличить их площадь. Хотелось, чтобы воздушные сады, которые должны были окружать здание до самых верхних этажей, полностью изолировали его от уличной пыли. Когда я сказал об этом Бродову, он посмотрел на меня сквозь очки и, усмехнувшись, заметил: «Вы подаете надежды, молодой человек».
Колосков грустно улыбнулся. Видно, это воспоминание он сохранил надолго.
— Да, действительно я для него был молодым человеком, — продолжал он, хотя имел уже за плечами добрых тридцать пять лет. Евгений Николаевич разрешил мне внести нужные изменения в чертежи. Но я, как это иногда бывает с нашим братом, переусердствовал, забрал все чертежи к себе, выписал вторые экземпляры из Москвы и начал их переделывать. Получилось так, что все чертежи, за исключением комплекта, принадлежавшего Евгению Николаевичу, оказались собранными у меня. Свои чертежи Бродов хранил в специально сконструированном для этого цилиндрическом сейфе. Он считал, что для чертежей, обычно свернутых в трубку, такая форма наиболее удобна.
Федору Григорьевичу не сиделось на месте. Он опять вскочил с дивана, подбежал к окну, поплотнее затянул шторы и, возвратившись ко мне, продолжал рассказ.
— Все это случилось летом сорок первого года… Ты знаешь, наш город одним из первых подвергся бомбардировке. Проектное бюро эвакуировали. Бродов не захотел уезжать. Трудно покинуть город, в котором родился, вырос и прожил столько лет. Все чертежи проектного бюро, кроме тех, что хранились в личном сейфе автора «Воздушного дворца», срочно отправили на машине из города. Я в это время уже находился в армии, и ты представляешь мое состояние, когда я узнал, что наши чертежи погибли. Едва машина, нагруженная документами бюро, выехала на шоссе, как в нее попала бомба. Рассказал мне об этом приехавший из города офицер, который до войны работал вместе со мной чертежником. А позже пришла тяжелая весть: враги заняли город. Я беспокоился за судьбу чертежей, принадлежавших Бродову. Но потом выяснилось, он предусмотрительно спрятал свой сейф где-то в городе. Возможно, замуровал в стене или зарыл в землю…
Я слушал этот взволнованный рассказ, мне было искренне жаль своего друга, но все же я не мог удержаться от вопросов.
— Ну и как? Нашли чертежи? Что случилось с архитектором?
— Гестаповцы заключили его в лагерь вместе со многими другими. Узнав о том, что старик является автором редкостного архитектурного проекта, они пытались выведать у Бродова данные, касающиеся очень простой и остроумной конструкции купола. Как потом выяснилось, эти расчеты потребовались представителям одной иностранной фирмы для строительства военных химических заводов. Бродов же предполагал, что расчеты купола немцы хотели использовать для постройки самолетных ангаров. Здесь, в этой гостинице, его долго мучили, наконец посадили вместе с другим заключенным, который назвался профессором. Он пытался войти в доверие к Бродову и узнать что-нибудь о конструкции купола. Это был опытный агент гестапо, к тому же неплохой актер. Говорили, что когда Бродов догадался, кто сидит с ним, то не помня себя бросился на гестаповца и задушил… Трудно поверить, но в старом, измученном пытками архитекторе вдруг проснулась такая неожиданная сила, которая могла быть вызвана только ни с чем не сравнимой ненавистью к врагу…
— Ну, а потом? — торопил я Колоскова.
— Потом все было, как обычно. — Стараясь подавить волнение, он взглянул на часы, быстро поднялся и пошел к двери. — Евгения Николаевича расстреляли в то же утро. Так никто и не знает, где он спрятал чертежи…
— Но их искали, по крайней мере?
— Везде, где только можно. Никаких следов. Теперь ты понимаешь, чего я хочу, — говорил Колосков, надевая пальто и тщетно пытаясь попасть в рукав. — У меня перед глазами стоит этот воздушный дворец. С мыслью о нем я засыпаю и, просыпаясь, вижу только его… Сейчас проектируется новый санаторий. Был конкурс, но в Москве пока не утвержден ни один проект. Наверно, некоторые из членов жюри, в свое время видевшие работу Бродова, так же, как и я, не могут забыть этот прекрасный дворец… Впрочем, ты и сам понял хотя бы из моего поведения, как можно относиться к этому проекту. Черт знает, до чего расчувствовался! Даже и сейчас руки дрожат. — Федор Григорьевич потянулся за фуражкой. — Да, братец мой, такой вещи нам с тобой не придумать…
— Ну, это вы напрасно прибедняетесь, — возразил я. — Настанет время, и мы увидим проект Колоскова получше бродовского. Еще бы, столько лет прошло! Сами же говорили, что и строительная техника сегодня иная и возможности другие. А если так, то и проекты могут быть еще более смелые и оригинальные.
