Былинная песнь кончилась. Луня уже слышал её раньше, но тут невольно ещё раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей - и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот...
Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану.
- Не передумал ли, Шык? - спросила она, обращаясь к волхву: - Готов ли? С Алконостом говорить, сам знаешь, непростое дело...
- Не передумал, бабушка. - твердо сказал Шык: - Поганств подлых сроду я не делал, а уж если что другое в жизни моей Алконосту не глянется, так тому и быть, пусть сам решает.
Стана покивала седой головой, выпростала из складок плата сморщенную, коричневую руку, скрюченными, на птичьи когти похожими пальцами подала волхву деревянный рог, вроде коровьего, и мешочек с травами.
Шык начал забивать травы в широкий раструб рожка. Луня по запаху определил: дурман-трава, цветки конопли, белена, грибы какие-то сушеные. Зугур шепотом спросил в самое Лунино ухо:
- Что это, зачем?
- Чтобы тело уснуло, а душа освободилась на время, в иномировое небо, к Алконосту, улететь смогла!
- А-а-а! - все так же шепотом протянул вагас: - А у нас шаманы траву степную, коноплю сухую, в костер охапкой кидают, и дымом дышат. Тогда они богов видят и говорят с ними.
Шык забил рожок травяной смесью, подхватил пальцами уголек с лучинки, положил на травы, сунул узкий конец рожка в рот, потянул, раз, другой, третий, выдохнул синевато-желтый, пряно и дурманяще пахнущий дым, кивнул Стане:
- Можно начинать! Только это... ты манку вон ему, Луньке, дай! Пусть он стучит.
Стана зло сверкнула выпученным глазом, но перечить не стала. Луня принял из её рук манку - деревянный, пустой внутри чурбачок и обшитую кожей летучей мыши колотушку. Когда душа к Алконосту уходит, ей потом дорогу назад найти надо. Поэтому сидит рядом с тем, кто с вещуном говорит, человек и в манку стучит, с сердцем своим удары сверяя. На звук манки душа назад летит, в тело возвращается, а иначе нельзя, иначе помрет без души человек, к Маре отправиться...
Шык сильно и глубоко втянул в себя чародейный дым из рожка, опустился на низкую деревянную скамеечку, кивнул Стане - давай, начинай, и закрыл глаза.
Стана уселась поудобнее и завела тонким голос древний напев, взывая к Алконосту, провожая Шыкову душу в далекий путь.
"Ты, Алконост-вещун, ночной летун, меня услышь, не отвратись, не покинь, не сгинь. Летит к тебе душа, летит не спеша, ты на небе её прими, спроводи, все, что ей надо, покажи, где надоть, поддержи, где надо, подскажи. Слово мое к тебе услышь, Алконост-вещун, летучая мышь..."
Голос Станы постепенно затих, и в наступившей тишине раздались удары колтушки в манку: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
Глуховато, не спешно, не очень громко, но и не то, чтобы тихо, звучит манка. Вьется в застоявшемся воздухе сизо-желтый дым, мешаются его летучие, прозрачные пряди с дымком, что поднимается из Мертвого омута. Засыпает тело волхва, отлетает душа. Что увидит она, что ждет её в иных мирах? Про то Шык после расскажет, а пока важно не сбиться, сердце слушать: тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
Зугур, потянув пару раз носом, тоже прикрыл глаза - чародейный дым успокаивает, усыпляет. Вон, и Седые прилегли у стен, и Стана села, уткнувшись носом в колени. Только ему, Луне, спать никак нельзя - пропадет Шык, если манка замолкнет, совсем пропадет, а вместе с ним исчезнет и последняя надежда Землю спасти, Великое Лихо отвести от людей. Но дым так сладок, навевает такую дрему... И манка звучит усыпляюще: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
- Луня-я! - зашипела рассерженной кошкой Стана, ткнула ученика волхва невесть как очутившимся у неё в руке острым веретеном в лоб: - Сердце слушай, соня!
Луня вскинулся, дернул головой, стряхивая сонную одурь, и манка зазвучала иначе: тук-дук-тук-дук-тук-дук!
- Успокойся! - Стана вытерла Луне кровь со лба, дунула в расширенные глаза: - Дыши медленно, и борись, борись с чарами, а то пропадет Шык-то, потом сам себе не простишь! Он не зря тебе манку дать велел - испытывает тебя волхв, во как!
Луня, чтоб взбодриться, закусил губу нижнюю, так зубами прижал - аж кровь во рту почуял, а спать все одно хочется, спасу нет. Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
Наконец все закончилось. Растаял, развеялся без следа в воздухе колдовской, омутный дым, проснулся Зугур, спросоня едва не за меч схватился, не понимая, где он и что с ним. Пробудились Седые, и Стана, повертев носом, объявила:
- Пора!
- Тук-дук! Тук-дук! Тук-дук! - громче и настойчивее зазвучала манка в Луниных руках, приманивая душу волхва обратно, зовя её возвратиться в тело. Вот Шык пошевелился, дрогнули сомкнутые веки, волхв сделал глубокий вдох, за ним второй, третий...
- Славно почивали, дяденька! - откладывая манку, улыбнулся проснувшемуся Шыку Луня, но тут же осекся - судя по мрачному лицу волхва, по ярости и злобе, стоявшей в глазах, ничего хорошего его душа в иных мирах не увидела.
Шык, пошатываясь, поднялся, опершись на руку Зугура, поклонился Седым до земли, глухо сказал:
- Спасибо вам, бабушки, пусть дадут вам здоровья все боги светлые, да пусть заберут себе ваши немочи все боги темные! Блага дарю вам за помощь, а теперь пора нам!
Луня, несколько опешив от таких скорых прощаний, сам-то он надеялся хотя бы в тепле переночевать, шагнул вслед за Шыком и Зугуром из пещерки, поклонившись напоследок старушкам, и по пути в Большую пещеру, ухитрившись протиснуться в одном более-мение широком месте вперед Зугура, нагнал волхва и спросил:
- Чего там увидал-то, дяденька? Никак помрем мы все, упаси нас Влес?
- После скажу. Времени у нас нет, Лунька, поспешать надо, зело поспешать. Чеши, с отцом простись, да к выходу давай!
Луня знал - когда Шык говорит ВОТ ТАК, лучше и не встревать поперек. Змейкой проскользнув в тесной норе вперед волхва, он бегом бросился в Большую пещеру, похватал вещи и кинулся к отцовой клетушке. Там все было по прежнему - отец все также сидел, глядя в огонь, и в тишине было слышно лишь потрескивание дров в очаге.
- Батя, прощаться я пришел! - присев возле отца, сказал Луня: - Пора нам, спешить надо. Ты эта... Выздоравливай, а? Бать, слышь, ведь нету у меня боле никого! Я за тебя всех богов тресветлых молить стану, ты только давай... эта... ну, сам понимаешь. Все, бать, пошел я. Свидимся еще, я вернусь, скоро вернусь!
Луня вскочил, еле удерживая слезы, шмыгнул носом и опрометью бросился к выходу. И опять он не увидел, как шевельнул рукой отец, складывая пальцы в охранный знак, что должен был отпугнуть все нечисть злую, что сыну его могла на долгом и трудном пути встретиться.
