Поднимаясь по лестнице вверх, Кельман заметил, что гостей сильно поубавилось. И уютное кресло возле камина стояло пустым.
Кельман проснулся от крика. На улице едва-едва рассвело, слабые солнечные лучики робко пробирались сквозь крошечное чердачное окошко.
— Господи! Господи! Господи! — повторял дикий, совершенно нечеловеческий голос.
Послышался равномерный стук. Отшвырнув пропахшие пылью одеяла, Кельман рывком поднялся и бросился к двери.
Происходящее внизу выходило за пределы его понимания. Перш стоял на коленях и ритмично, безостановочно бился головой о стенку.
— Мила! Мила! Мила! Моя Мила! — заслышав шаги, он повернул к лестнице слепое от слез лицо и сказал: — Она повесилась. Она повесилась в нашей спальне.
Он протянул Кельману слегка влажный листок бумаги. Тот самый рисунок. Туман. В левом верхнем углу четко была выведена одна-единственная строчка: «Столько я заплатить не могу».
— Она ходила к источнику.
— Я тоже туда пойду! — закричал кузнец. — Я отдам ему все, пусть только даст мне еще воды.
— Перш…
— Я стану искуснее и смогу вылечить Милу!
— Перш. Мила умерла. Ты не сможешь ее вылечить.
— У меня получится.
— Она умерла, понимаешь?
Тяжело опираясь о стену, кузнец поднялся и оглушенно глянул на него.
— Откуда ты знаешь, что я не сумею?
— Я не слышу ее мыслей. Совсем. Ничего. Ей никто уже не сможет помочь. Ее больше нет.
Перш обхватил голову руками и осел на пол. Он не плакал. Он сидел и смотрел на занавешенный тканью дверной проем, ведущий в спальню.
Возле источника стояла очередь. Длинная живая колонна, состоящая из подавленных, отчаявшихся людей.
— Ну, что тут у нас, — говорил Сирил, рассматривая очередное подношение. — Отрез лульского шелка?
— Да, достойный господин. Лучший в мире шелк, да и расцветочка какая — загляденье, — Амс искательно потирал пухлые ручки.
— Ладно, полведра, пожалуй.
— Ах, спасибо, спасибо.
— Посмотрите на эту вазу, господин, настоящее чудо!
— Неплохая ваза, очень неплохая. Даже странно видеть ее в такой глуши.
По мере того, как Кельман продвигался вперед, гора даров возле ног Сирила росла. Чего там только не было — золотые и серебряные монеты, искриты всех размеров и цветов, какие-то древние книги и рукописи.
— Показывай.
— У меня ничего нет, — сказал Кельман, тщетно пытаясь уловить мысли Сирила.
— Зачем тогда пришел?
— За водой.
— Ты должен мне чем-то заплатить.
Кельман напряженно всматривался в узор прожилок на каменной раковине. Близость источника сводила с ума.
— Я готов.
Сморщив длинный нос, Сирил изучал просителя.
— Хорошо. Вижу, твой талант — не в мастерской ловле мух и не в шевелении ушами.
— Я читаю мысли.
— Знаю.
— Смогу ли я со временем слышать духов?
Сирил приподнял бровь.
— Возможно. Я не провидец.
— Что ты хочешь получить?
— Твою жену, — быстро ответил Сирил. — Отдай мне свою жену.
— Арина не продается! Она живой человек!
— Мне она не нужна живой.
— Что?… — Кельман попятился.
— Убей ее. Здесь. И я тебе дам сколько угодно воды, — глаза у Сирила были стеклянные, не выражающие ничего, кроме легкого нетерпения.
— Ты ненормальный!
— А ты сам? А все остальные?
— Ты ненормальный, — снова сказал Кельман и побрел прочь.
Дома было тихо и спокойно. Пахло свежеиспеченной ковригой, на столе дымилась тарелка с жареной картошкой.
— А, вернулся? — Арина вышла из кухни, вытирая руки о передник. — Садись, наворачивай.
— Да я…
— Ешь, ешь. После возлияний надо обязательно горяченького покушать. Супца бы хорошо, да сам понимаешь — какие теперь супцы, когда за воду по пять серебряных просят.
Кельман отвел глаза и принялся орудовать ложкой. Пить хотелось невыносимо.
«Зачем я сюда пришел?» — думал он. — «Надо бежать скорее, как можно дальше. Или не бежать, а прыгнуть в лаву — и дело с концом. И никаких искусов, никаких желаний непотребных…»
— Хлеб бери, — сказала Арина. — И ягоды.
«Что с ним? Он сам не свой».
— Тут вот какое дело, — начал Кельман, старательно подбирая кусочком горбушки янтарно блестящее масло. — Надо пойти к источнику и поговорить с Сирилом. Серьезно поговорить. Объяснить, что мы можем хорошо его вознаградить, но только после того, как соберем Дор-Суровы камни. Он ведь неглупый человек, должен понять.
— А если он вообще не человек?
— Пусть объяснит, в чем наша вина, за что мы наказаны.
— Может это и не наказание вовсе?
— Ты идешь со мной?
«Откажись», — молил Кельман. — «Откажись, я не потяну тебя силой. Скажи, что у тебя много дел и некогда по поселку шляться».
Арина взяла у него опустевшую тарелку и недовольно пробурчала:
— И не вымыть теперь. Опять придется песком оттирать, — она зябко повела плечами. — Конечно, иду. Должен же там быть хоть кто-то, не одурманенный этой дрянной жижей.
В пути они молчали. Арина размышляла о том, как можно вытурить из поселка обнаглевшего иноземца, а Кельман украдкой поглядывал на ее потрескавшиеся губы, на тонкую шею, на шрамик на щеке.
«Я никогда этого не сделаю. Никогда», — он нащупал припрятанный за пазухой нож и крепко сжал рукоять. — «Я убью Сирила. Пусть это невозможно, все равно убью. Уничтожу, как слизняка, как мокрицу».
— Итак, вы пришли.
Площадка возле источника была совершенно безлюдна, если не считать одинокой фигуры возлежащей на ступенях.
Кельман втянул ноздрями воздух, и голова его закружилась. Здесь было влажно. Казалось, крошечные, невидимые капельки воды рассеяны повсюду, и стоит лишь сложить ладони ковшиком, немного подождать — и волшебная жидкость дождем прольется в руки.
— Господи, помоги мне, помоги мне, господи.
Сухой, непослушный язык с трудом ворочался во рту, каждое движение причиняло страдания. Только глоток, только самый маленький глоточек. Силуэт стоящей рядом жены расплылся, распался на отдельные фрагменты. В нем больше не было ничего человеческого — просто набор линий, изгибов, выпуклостей и впадин.
— Я жду, — голос Сирила подстегнул, взбодрил, в нем чувствовался звон ручья, а значит — спасение.
— Что с тобой? Тебе плохо? — спросила Арина, но Кельман услышал лишь какое-то невнятное скрежетание.
Он вскинул руку с ножом и несколько раз ударил жену — в грудь, в живот, в горло. Она закричала, и в этом крике было больше недоумения и обиды, чем боли.
Вокруг Кельмана пылала пустота. Он был один среди языков пламени, среди дышащих жаром печей и труб. Искрящаяся, волшебная влага была здесь, рядом, надо было лишь пробиться к ней сквозь что-то чужое, ненужное, мешающее. Когда Арина упала на землю, перед ним открылся светящийся коридор, в конце которого его ждал источник. Опустившись на колени, Кельман благоговейно коснулся синей холодной поверхности. Он пил и чувствовал, как меняется вкус воды, как она становится все более пресной, как уходит из нее особая, колдовская свежесть.
