Вызывающе покосившись на Петра Вельда, Челл сказал:
- В конце концов я могу отправиться на разведку и один!
На этот раз я был с ним солидарен. Начался второй день нашего пребывания здесь, а Вельд по-прежнему не разрешал отойти от кораблика. Томясь бездельем, мы места себе не находили.
Рустинг в основном молчал, а если заговаривал, то о бесцельности и бренности земного существования. Кора Ирви впала в транс. Она оживлялась, только слушая Рустинга: больные речи напуганного маленького человека легко находили отклик в измученной душе. Их я, разумеется, ни в чем винить не мог, мне ведь были известны данные корабельной картотеки... А вот Практикант, хотя, повторяю, я разделял его нетерпение и тоже томился от бездействия, возмущал вздорностью своих претензий - если кому- нибудь и надо пойти на разведку, то, уж конечно, не ему... Почему раздражал Вельд - известно. Что же касается Виктора Горта, то он возбуждал во мне откровенно недобрые чувства. Это подчеркнутое спокойствие, эта переполняющая его перманентная уверенность в собственной правоте... Правоте - в чем?! Задав себе последний вопрос, я испытал прямо-таки пароксизм негодования, даже трудно дышать стало, - и, испуганный этим, опомнился. Да что же со мной творится? Разве все это, сидящее сейчас во мне, - я?!
Рывком поднялся с обрубка "кактуса", заставил себя сделать несколько глубоких вздохов-выдохов, встряхнулся... В голове приятно зашумело атмосфера была насыщена кислородом, - прояснилось, Я повернулся к Петру Вельду, поймал его взгляд, не тяготясь от мысли, что в моих глазах - просьба о помощи, молча спросил: "В чем дело, что со всеми нами происходит? Ты, Петр, должен знать!"
Не сразу, не обращаясь ни к кому, словно бы себе отвечая, "космический мусорщик" обронил:
- Вот так и обстоят наши дела...
Тингли Челл тотчас ощетинился еще сильнее.
- Не соблаговолите ли прояснить глубинный смысл сей мудрой реплики? иронически осведомился он. - И вообще...
- Кто мне дал право распоряжаться?
- Именно. По-моему, в наших обстоятельствах у всех - равные права.
- Пожалуйста, не надо ссориться!.. - Лицо Коры болезненно исказилось. Вмешался я:
- "Эфемерида" погибла. Мы шестеро остались живы благодаря случайности, а еще больше - опыту и выдержке Петра Вельда.
- Вы забыли о собственных заслугах, - ядовито вставил Тингли.
Спокойно, Бег, сказал я себе, спокойно. Ты астролетчик и обязан быть на высоте. Он бесится, потому что боится. Он имеет право бояться, а ты - нет.
Стояла тишина - если иметь в виду живые голоса или хотя бы их подобие. Вместе с тем тишины, как ее понимают люди, не было: ровное, еле различимое, монотонное, слышалось сухое безостановочное шуршание. Я не сразу сообразил, что это, нагреваясь и шевелясь под косыми, однако уже ощутимыми лучами солнц, Шуршит кирпичный песок. Шуршит сам по себе, ничто его не тревожит. Кроме этих двух солнц. Мириады песчинок затаенно, злобно перешептывались, к чему-то готовились, что-то недоброе, гнусное замышляли... Услышав в своем смятенном сознании эти, прямо скажем, неподобающие астролетчику метафорические словосочетания, я удивился и устыдился в одно и то же время. И - понял.
Не было у меня никакого права осуждать товарищей, потому что сам я находился в таком же, как они, состоянии. Чужая планета протестовала против вторжения незваных гостей и старалась изгнать из своего лона. Если бросить в холодную воду раскаленный камень, то она зашипит, заклокочет, возмущенная контактом с чужеродным телом, и будет беситься, пока не убьет в нем жар жизни, не погасит самобытность пламени... Мертвая планета не желала принять нас - дышащих, думающих, чувствующих, говорящих и своими голосами нарушающих ее тусклое, шуршащее молчание... Опять увлекся, одернул я себя и сказал:
- Нет, не забыл. Но речь идет не о чьих-либо заслугах. Я лишь хочу напомнить, что опыт Петра Вельда дает ему в данной ситуации больше прав решать, чем имеем мы все, вместе взятые. И скажу вам честно, Тингли Челл: не хотел бы я сейчас быть на его месте... Словом, лично я готов выполнить любое указание Вельда.
- Я тоже. - Голос подошедшего Виктора Горта был негромок и четок.
- А как же иначе?! - встрепенулась Кора Ирви. Затем все в ней опять словно умерло.
Тингли перевел дыхание, вытер пот со лба.
- Эти два солнца... - мягко начал Петр Вельд. - Этот чертов песок и огрызки бревен вместо нормальных деревьев, этот зной, которым небо пышет, несмотря на ранний час... А ведь мы летели на Зеленый остров благословенную планету, где полно безобидного весёлого зверья и птичьих голосов, где на каждом шагу журчат студеные ручьи... Но попали сюда. Ну и что? Я знаю, вам кажется, что планета ждет, не дождется минуты, когда можно будет схватить нас, стереть в порошок, сжечь на медленном огне - и смешать пепел с этой кирпично-красной дрянью, которая имеет наглость называть себя песком... Ну, правду я говорю?.. Все это ерунда, поверьте! Нет в Пространстве планет-людоедок, маскирующихся под кислородной оболочкой. Космос совсем не так коварен, как о нем часто болтают. Если планета непригодна для жизни, она честно предупреждает об этом людей, и тогда люди посылают к ней автоматы или вообще от нее отказываются... Давайте-ка немного подкрепимся, а потом будем по-настоящему думать и решать.
Однако позавтракав, мы ощутили огромную усталость - все еще сказывалось нервное напряжение от пережитого - и благополучно заснули. В общем, день прошел без новых осложнений. А вечер принес неожиданные открытия.
Мы коротали время как могли.
Тингли попробовал рассказывать какие-то истории из собственной жизни. Ничего путного не вышло. Не потому, что ему не о чем было рассказать. За три года, минувшие после окончания гуманитарного университета, Практикант Общества попробовал себя во многих областях деятельности. Он пытался работать в жанре люминесцентной живописи, входившей последнее время в моду, - и бросил это занятие, не сумев сразу достичь успеха. Снял небольшой голографический фильм из жизни подводной фауны, не привлекший внимания. Написал психологическую повесть, которая не удалась. Тингли привлекали явления глобального масштаба, но осмысление такого рода материала для него оказалось несовместимым с занимательностью изложения - одним из главных требований, предъявляемых к литературно-художественному произведению, так как в противном случае оно не могло конкурировать с многочисленными другими средствами отображения действительности, впечатляющая сила которых была огромна, ибо основывалась на невиданных достижениях изобразительной техники; что касается глубины и своеобразия мысли, верности жизненной правде, самобытности восприятия окружающего мира Художником, то они давным-давно стали непреложным законом творчества, без этого пишущий человек вообще не мог называться писателем. Тингли метался в поисках "настоящего дела" и успел многое повидать. Все это, окажись оно в центре повествования, было бы, безусловно, интересно. Но Тингли-рассказчик страдал неизлечимой болезнью. Вы слушали его - и у вас появлялось ощущение, что во всех событиях, описаниях и так далее по-настоящему важно одно: неповторимо сложная личность самого Челла, его потрясающе оригинальное отношение к вещам, тонкость переживаний и незаурядность неожиданных суждений. Остальное было второстепенно, существовало лишь постольку, поскольку в той или иной степени имело отношение к нему самому. Выходило утомительно. У слушателей рождалось чувство смутной вины перед рассказчиком.
