Пластик трещал. Стекла звенели. Тела катились по полу.
Тут из бара выбежали другие кифы и устремились прочь — настолько быстро, насколько это им позволяли длинные, путающиеся под ногами одежды.
— Ким! — завопила Пианфар и загородила ему путь, когда тот с дикими глазами бросился вслед за ними. К ней тут же присоединились Хэрел и Герен, через пару секунд и Шур с Тирен, а затем ринувшаяся им на помощь Хилфи. В итоге поваленный наземь Ким оказался подмятым своими родственницами.
Они справились с ним. Они удерживали самца лежащим до тех пор, пока он не затих.
Махены захихикали, но сразу же одумались и замолчали, после чего благоразумно отошли к дальней стене, где и оставались, пока с рынка продолжали доноситься треск, хруст и разноголосые вопли.
— Пропадите вы пропадом! — орала Пианфар, колошматя всех чужаков, до которых только могла дотянуться. — Отходите!
Небольшая группа хейнийских астронавтов наблюдала за ней, плотно прижав уши. Наконец экипаж «Гордости» поднялся на ноги, и Хэрел выступила вперед с яростным оскалом на лице. Ким встал вместе с Тирен и Хилфи, крепко вцепившимися в него с обеих сторон. Вскоре на улице замерли последние звуки драки, а внутри бара звякнуло последнее разбитое стекло.
— Пианфар Шанур! — процедила широконосая хейни.
— Когда будешь описывать случившееся своему капитану, не забудь сказать правду, — огрызнулась Пианфар. — Это мой муж, поняла? Его зовут Ким неф Ман. Ясно?
Уши хейни резко выпрямились, а глаза потеряли свой цвет. Только сейчас она осознала, во что вляпалась.
— Да, капитан Шанур, — пробормотала она, отступая на шаг назад. — Конечно.
— Капитан, нам лучше убраться отсюда, — заметила Хэрел.
Неподалеку надрывались сирены. Пианфар огляделась: толпа быстро редела — драчуны отправились искать другие бары. В дверном проеме все еще копошились потрепанные тела.
А по причалу уже летели машины с белыми мигалками службы безопасности.
Дверь отворилась, и на пороге выросла стража, которая на Центральной набиралась из представителей любой кислорододышащей расы, кроме самих стишо, считавших себя не созданными для применения грубой физической силы. Вся их служба безопасности была наемной, и по счастливой случайности два вошедших охранника оказались из числа махендосет,
Пианфар прекратила расхаживать по маленькой комнатушке — зоне ожидания, как предпочитали называть ее дипломатичные стишо. Среди остальных народов укрепились несколько отличные наименования для подобных каморок, запиравшихся снаружи.
— Где моя команда? — набросилась Пианфар на ближайшего к ней махена, плотно прижав уши. — Где, черт вас подери?
— С ними беседовал Управляющий, — ответил за него другой махе. — Теперь он хочет видеть вас, капитан хейни.
Пианфар втянула когти и пошла к выходу, радуясь тому, что дело наконец начало сдвигаться с мертвой точки. Оружие махенов сводилось к их собственным клыкам, а сами стражники вели себя отнюдь не агрессивно. Они наверняка отказались бы от разговора с ней, но при этом не стали бы и угрожать — махендосет всегда честно исполняли свой служебный долг.
— Туда, — расщедрились они на еще одно обращение к Пианфар, кивая в сторону лифта, расположенного чуть дальше по извилистому коридору.
Вся компания зашла внутрь, и лифтовая кабина отправилась в довольно длительное путешествие по внутренним лабиринтам Центральной, а затем выпустила своих пассажиров в светлых, расписанных пастельными тонами холлах. Казалось, все в них бьио пронизано светом — в своей личной секции стишо оставляли за собой право не подстраиваться под вкусы посетителей, а потому единственным цветным украшением здесь являлись опалы. Сами помещения достигали огромных размеров, имели причудливые углы и были испещрены всевозможными вырезами и углублениями. Высокие, покрытые темной шерстью махены в черных килтах и золотисто-красная, одетая в алые бриджи Пианфар выглядели чем-то совершенно экзотическим в этих стенах.
Последняя дверь. Последний зигзагообразный проход. Пианфар тряхнула головой так, чтобы кольца в ее ушах зазвенели, снова выпустила когти, сделала глубокий вдох, словно собираясь прыгнуть с большой высоты, и вслед за махенами вошла в перламутровый зал со сверкающим, ослепительно белым полом. На пороге их встретил прозрачный стишо с бумагами в руках. Другой стишо важно восседал в круглом кресле, установленном в центре комнаты. Его (хотя вообще-то стишо содержали в себе три пола одновременно, так что все местоимения могли применяться в отношении них весьма условно) кожа была расписана изысканными узорами, которые переливались десятками оттенков, слишком тонких для хейнийского восприятия. Исключение составляли лишь кожаные складки, отсвечивающие фиолетовым и зеленым. Брови стишо были увеличены за счет накладных перьев, затенявших его мутные, похожие на два лунных камня глаза. Маленький рот был неодобрительно сжат, а ноздри нервно раздувались.
Пианфар быстро поклонилась. Управляющий вяло взглянул на нее, и первый стишо, по-видимому ассистент-переводчик, тут же подошел к нему и встал рядом с креслом. На нем были шелковые одежды, которые развевались при каждом его выдохе.
— Ндисте,— сказала Пианфар, — стишей асем сист ан зис.— Она была уверена, что это прозвучало достаточно вежливо. Перья на бровях вздрогнули. Ассистент растерянно сжал вверенные ему бумаги и начал пятиться.
— Шисс.— Управляющий сделал какой-то жест своей элегантной, украшенной драгоценными камнями рукой. Переводчик замер как вкопанный. — Шисс. Ос хис-Шанур нос сченши носс спитенс стишоси чисемсти.
— Да уж, мой стишо далек от беглого, — согласилась Пианфар.
Управляющий тяжело вздохнул, и брови его качнулись.
— Сто шисис хо вейсс джити нурусте дин?
— Вам известно, — приступил наконец переводчик к исполнению своих непосредственных обязанностей, — что драка на ярмарке привела к четырехчасовой остановке ее работы?
— Ни ши кантмен хоршти ним.
— Сорок пять особей попали в лечебницу. Пианфар опустила и вновь подняла уши в знак искреннего сочувствия.
— Ни хой шисис ма гнисте.
— По рынку прокатилась волна мародерства.
— Я разделяю, — сказала Пианфар, скривив рот в попытке изобразить глубокую скорбь, — ваше негодование по поводу столь явного неуважения к властям стишо. Кстати, моя команда тоже пострадала от этого кифского бесчинства.
Стишо передернулся:
— Шосмен ти состенши хос! Ти махен-тезай сис-фе луесте то мистет хос!
