На беду женщина произнесла свои дерзкие слова у куста лавра - дерева Аполлона - и его священные листья с первым же ветерком донесли оскорбительные речи до ушей Феба.
Светоносный тем временем упражнялся в игре на лире и душой был далек от гнева. Но кому же приятно вспоминать о том, что ты изо всех сил старался забыть?
Аполлон, как и многие боги на Олимпе, не любил оживлять в памяти темные дни, когда он отправлялся в путь по одному щелчку пальцев Триединой, убивал дыханием чумы целые народы или волком проникал в дома, воруя младенцев для мистерий на полях. В конце концов у всех есть душа. совесть, принципы...
Чтобы изгладить из памяти людей свои прежние дела, Феб научил муз изящному искусству танца, пению, игре на лире и записи событий по годам. Он даже передал своему сыну Асклепию волшебный дар врачевания, который и мертвых поднимал с земли, если они, конечно, не слишком разложились.
Услышав шепот ветра, Аполлон с досадой ударил лирой о камень. Так, что даже треснул черепаховый панцирь, державший струны. Исказившийся на мгновение светлый лик Феба напугал муз, напомнив им, что их изящный покровитель на самом деле очень опасный бог.
Однако солнечный гипербореец задался целью всегда пребывать в благом расположении духа. Он сам начертал себе девиз: "Мера во всем!" - следовать которому при его бурной, сияющей натуре было непросто.
Феб мог выжечь моровым поветрием весь Пантикапей. Мог наводнить его улицы крысами. Мог превратить в кровь единственную речку в городе. Но вовремя вспомнил, что Динамия не царица и жители не обязаны отвечать за ее слова. Поэтому он даже не стал касаться детей, рабов и конюшен вздорной женщины, но саму жену архонта решил примерно наказать за злобный язык.
Богу показалось забавным, если Динамию до полусмерти напугает тот самый мышонок, которого она грозилась прихлопнуть веником. Уединившись в своем любимом святилище в Дельфах, Светоносный принял облик белой мыши с рубиновыми глазками. Затем он уплотнил воздух вокруг алтаря настолько, что горячее естество реальности начало скручиваться в спираль, скользнул в нее, как в норку, и вышел уже на другом краю ойкумены - на Шелковичной горе в святилище Гекаты, недавно захваченном его лучниками.
Его не заметили ни собственные навязчивые жрецы, ни озлобленные жрицы ночной богини, которые все еще ругались и двигали мебель.
Белая мышь пробежала по земляному полу, стараясь не задеть остатки очага, от которых все еще разило преисподней. Выскочив в сад, Феб заметил двух детей, игравших на губной гармошке из раковины. Обычно звуки этого инструмента унимали его гнев, но мальчик безбожно фальшивил и у Аполлона разболелась голова. "Перехватить бы этого парня за горло", -- подумала мышь, чувствуя, что в ней просыпается волчья сущность. Ринувшись через лопухи у крыльца, странная гостья напугала хоровод пляшущих под нехитрую музыку лягушек.
-- Голубушка, -- обратился Феб к большой жабе, надзиравшей за сестрами, -- Судя по сырости, где-то здесь купальня?
-- Сразу за белым домом, братец, -- важно ответила жаба, -- Но все ходят туда в свою очередь, и тебе следует подождать.
Испепелив собеседницу взглядом, Аполлон поспешил к бане, где забился в уголок под скамью.
Он не опоздал. Рабыни уже наполняли купальню теплой водой. Одна из девушек тонкой струйкой вливала в нее благовония из белого лекифа, а другая размешивала их руками. Большие круги шли от этого по воде, и в глазах у Феба зарябило. Не очень-то приятно быть мышью: так и хочется обмочить от страха хвост при виде горячего пара. Но ничего -- он тут не на долго!
Хлопнула дверь. Зазвенели медные кольца отодвигаемого занавеса. Динамия, грузная и немолодая, опустилась в купальню, подняв чудовищную волну. Ее сливовая кожа, обожженная еще на милетском солнце уроженку южного побережья Эвксина. Кроме того, в ее жилах, как и в жилах самого Гекатея, явно текла киммерийская кровь.
Аполлон Иетрос, покровитель странствий, был среди тех богов, которые всего столетие назад провожали взглядами караваны прежних хозяев Киммерии, бежавших за море под натиском наступавших скифов. Их цари не решились покинуть родину и сами убили друг друга в последней схватке. Забытые кости навсегда остались на этих землях в знак того, что киммерийцы еще вернутся домой. Хотя сам народ, найдя пристанище в округе Милета, растворился среди тамошних греков, зато теперь почти все колонисты, отправлявшиеся в Пантикапей, несли в своих жилах капельку киммерийской крови.
Она бродила в них, как хорошее вино в дубовой бочке, и заставляла с мстительным торжеством смотреть на скифов, сквозь прицеленный лук, сознавая: мы вернулись, мы здесь, мы вышибем вас с нашей земли!
То был великий план богов, о котором толстая бегемотица, плескавшаяся в лавандовых маслах, ничего не знала. Но солнечный гипербореец умел замыкать дороги в кольцо. Он помнил, чем все началось, и чем должно кончиться. Просто сегодня ему захотелось выйти на охоту в образе белой мышки.
Рабыни начали растирать Динамию холщовыми полотенцами. "Как быстро стареют женщины! - думал Феб. - Ее мужа Гекатея еще можно назвать молодым..."
Девушки накинули на госпожу просторную тунику из алого египетского хлопка и только стали затягивать ее под дынной грудью хозяйки, как мышонок выскочил из-под лавки, проворно взобрался по гнутой ручке лекифа на полочку для притираний, а оттуда прыгнул прямо за ворот Динамии.
Оглушительный визг был ему наградой. Маленькие лапки заскользили по влажной коже, острые зубки впились в плотный зад. Тучная архонтесса зашлась адским воплем, который дошел бы до самых глубин преисподней , если б лучники Аполлона не перекрыли в нее круглый вход из очага Гекаты.
Рабыни заметались, стягивая с хозяйки тунику и гоняя мерзкую мышь по скользкому от воды полу.
-- Лови ее! Лови!
-- Бей корзинкой!
В углу купальни были свалены круглые ивовые плетенки, вынесенные сюда как раз из соседнего святилища ночной богини на время его переоборудования. В них носили землю для любимых цветов Гекаты - красных крокусов -- тутовые ягоды, еду для ее питона, обитавшего в дыре за очагом. Словом, полезнейшие в хозяйстве корзины никто не хотел терять вне зависимости от того, кому будет принадлежать храм и алтарь.
Только сам светоносный бог чувствовал леденящий запах мертвечины, исходивший от этих вещей, и никогда бы не одобрил их пребывания в своем доме. Но у людей было слишком слабое обоняние.
Одна из рабынь схватила плетенку и погналась за мышью до самых дверей. На пороге она ловко опустила корзину на голову маленькой безобразнице и захлопнула крышку.
