— Эту страницу, пожалуй, — сказал я и сосредоточился.
Жанин предложила мне свою девяносто седьмую страницу. История, которая была напечатана на ней, имела отношение к годам, когда Жанин была еще подростком. Стоило этой странице возникнуть перед моим мысленным взором, я невольно ахнул. Четкие золотые буквы на белоснежной веленевой бумаге вызвали мое самое искреннее восхищение. Похоже, Жанин была так же прекрасна внутри, как и снаружи.
Мы прочли наши истории одновременно. И, должен сказать, ничего подобного я еще никогда не испытывал. Казалось, сама душа Жанин раскрылась передо мной в ритмичных и четких, словно поэзия, строках. И дело было не только в содержании; форма букв и пунктуация, предложения и абзацы, взлеты мысли и четкий смысл — все дышало самым настоящим совершенством, и, созерцая это сокровище, я испытал что-то вроде религиозного экстаза. Мне оставалось только надеяться, что мое внутреннее содержание (а я буквально чувствовал, как она вчитывается в строки, начертанные на моих страницах) не произведет на Жанин удручающего впечатления. К счастью, она, похоже, осталась довольна. Я слышал ее одобрительное бормотание, которое бальзамом пролилось на мою истерзанную сомнениями и унынием душу. Наши мысли сплелись, и я ощутил жар ее души уже не обложкой, а всем своим существом.
Но страница, которую предложила мне Жанин, заканчивалась на середине предложения.
— А дальше? Я хочу взглянуть, что было дальше! — воскликнул я, сгорая от любопытства.
— Нет, — твердо возразила она. — Только не этот отрывок. Я…
— Прошу тебя! — перебил я, приходя в еще большее нетерпение. — Мы могли бы… — И я сосредоточился, пытаясь проникнуть на следующую страницу, но Жанин с неожиданной силой оттолкнула меня.
— Нет, Джейкоб, ты делаешь мне больно!
— Пожалуйста, Жанин, я…
Она негромко вскрикнула и резко прервала контакт. От ужаса и стыда я помертвел.
— Прости, о, прости меня! — восклицал я в ужасе. — Я не хотел! Но она молчала.
— Прости меня! — умолял я. — Пожалуйста.
Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Жанин ответила. Ее голос звучал устало.
— Это я виновата, Джейкоб. Мне не следовало предлагать тебе такое. Слишком мало прошло времени. А сейчас давай поговорим о чем-нибудь другом. Ты дал мне прочесть о твоем детстве. Расскажи мне о нем, ладно?..
И мы продолжили наш разговор, затянувшийся далеко за полночь и закончившийся, только когда пятно лунного света из окна всползло высоко по стене центральной залы.
Снова дни сменялись днями, а наша любовь становилась все сильнее. После первого не слишком удачного опыта мы еще несколько раз читали друг друга, и по мере того как возрастало наше взаимное доверие, каждый из нас скрывал все меньше, делясь самым сокровенным. Не всем, разумеется, но многим. Все мог читать только Йон Диедо, и лишь он один видел, что написано на моей странице номер сто двадцать шесть. Когда он читал ее, мой переплет сделался из зеленого пунцовым, но Диедо только похохатывал, перечитывая особо понравившиеся ему абзацы.
Эту свою страницу я так и не решился показать Жанин. У нее тоже имелось несколько страниц, куда она не хотела меня пускать, утверждая, что у женщин должны быть свои маленькие тайны.
С момента моего пленения прошло уже несколько недель, и я, как ни ужасно это звучит, почти смирился со своим положением. Кому-то перспектива провести на книжной полке несколько десятков лет может показаться не слишком радужной, но книги наделены неиссякаемым запасом терпения. Главное, чтобы компания была подходящей. Все чаще и чаще я оглядывался на свою прежнюю жизнь и с отстраненностью философа спрашивал, куда же я спешил, что заставляло меня вечно торопиться и вечно опаздывать. Еще больше мне нравилось размышлять над текстом, напечатанным на моих собственных страницах. Когда я вчитывался в него, моя жизнь, прежде представлявшаяся суетливой и беспорядочной возней, начинала выглядеть размеренной и плавной, словно построенной по заранее обдуманному плану. Возможно, впрочем, это только казалось из-за того, что известные мне события были записаны на бумаге неторопливым и, должен отметить, весьма неплохим слогом. Я, однако, старался заглядывать в себя пореже. Не один из томов на ближайших стеллажах впал с годами в некое подобие нарциссизма, привыкнув любоваться своим внутренним содержанием. Такие книги погружались в самовлюбленное молчание и переставали общаться с соседями. Да и то сказать: где, как не в библиотеке Йона Диедо, человек мог узнать о себе все?
Время от времени я принимал участие в спорах и беседах с одной-двумя книгами по соседству; бывало, однако, что в подобных разговорах участвовала чуть не вся библиотека. Общие дискуссии могли продолжаться несколько дней подряд, поскольку аргументы и контраргументы приходилось передавать по цепочке от книги к книге, от стеллажа к стеллажу. Кому-то это может показаться скучным, но на самом деле наши разговоры были на редкость интересными и высокоинтеллектуальными. Сколько здесь собрано незаурядных умов! Правда, одни авторы оказались более образованными, другие — менее, но глупцов среди них не обнаружилось. Йон Диедо хорошо поработал, подбирая свою библиотеку, и теперь среди выстроившихся на полках томов не было ни одной пустой или бессодержательной книги. Я общался с ораторами и принцами, теологами и философами, учеными и социалистами. Если кому-то не хватало формального образования, этот недостаток с избытком возмещался богатейшим жизненным опытом, живостью ума и другими талантами. Поэт из Ораны, турецкий янычар, иранский купец, бывший раб из Америки — поистине здесь собрались удивительные авторы и еще более удивительные истории.
Единственным исключением, нисколько не походившим на блестящие тома собрания Диедо, оказалась большая, пыльная и весьма древняя по виду инкунабула в потертом кожаном переплете с позеленевшими медными застежками. Между собой мы называли ее Серая Книга. На ее корешке не значилось никакого имени, и она ни с кем не разговаривала, хотя порой и принималась бормотать что-то едва слышное и — судя по тону — угрожающее. Истории этой книги никто не знал; все сходились лишь в том, что она находится в библиотеке намного дольше любого из нас. Одни утверждали, что это волшебник, которого Йон Диедо победил в незапамятные времена и, лишив магического искусства, заточил в своей библиотеке. Другие считали, что здесь стоит первая жертва Диедо, сошедшая с ума за века своего пребывания в плену. Как бы там ни было, хозяин никогда не ставил Серую Книгу рядом с другими томами, а держал на полке отдельно, ограничив с обеих сторон деревянными книгодержателями. Никто из нас — включая ветеранов собрания — никогда не видел, чтобы Диедо читал серый фолиант. Похоже, он избегал даже прикасаться к нему…
