- Поближе подойду, - таинственно улыбаясь, сообщил майор Пробка, лохматая громадина с очень слабой и очень смазанной печатью гениальности на челе.
- А дальше?
- Поздороваюсь. Подохугу, если надо.
- Чего подождешь?
- Ну, это... известно чего.
- Я спрашиваю, как ты преступление тяжкое предотвращать будешь, дубина?
- Какое ж преступление? - удивился майор Пробка. - Пусть не гуляет по ночам, где не надо... такая красивая.
- Как-кие люди! - развел Живоглот руками. - Вот и поддерживай с ними порядок. Я спрашиваю...
- Девятьсот восемьдесят девять, шеф, - перебили его.
Живоглот вздрогнул.
-Где?
- Там... на экране. Сам посмотри.
Живоглот резко обернулся. И увидел, как цифра на экране скакнула и превратилась в девятьсот девяносто.
- Так, - испуганно сказал Живоглот. - Живо. Узнать. Ах, черт. Поехали. Все. Живо!
Вскоре стало известно, что тяжкие произошли в самом центре города, чуть ли не на проспекте Всех Исторических Дат. Выстрелами в упор там были предательски убиты два члена организации, несшие в тот момент секураторскую службу. Убиты без малейшего повода, просто так.
Преступникам удалось скрыться, никто из свидетелей ровным счетом ничего не заметил - такая вот незадача. Они очень хотели помочь следствию, эти свидетели, но ничем помочь не могли.
Тут оказалось, что помимо многих других талантов Живоглоту присущ и талант следователя. Он раскрыл преступление сразу.
- Икс, собака, - убежденно сказал он, даже не ознакомившись толком с показаниями. - Больше некому. Нюхом чую. Ну, найду, ну, сделаю, ну, приму меры!
Тотчас же всем секураторам были разосланы наистрожайшие директивы изловить преступника и уничтожить на месте при попытке к бегству. Всем горожанам категорически предписывалось принять участие в поимке злодея. Икс объявлен был вне закона и подлежал истреблению.
Назначены были награды, а также премии - одна первая, три вторых и десять третьих. Назначение поощрительных премий не одобрил папа Зануда, также в расследовании принявший участие. Похороны павших на боевом посту назначены были на завтра, предполагался небольшой митинг.
Члены организации волновались.
- Это как же? - роптали они. - Это вроде как на нас охота? Мы вместо него порядок поддерживаем, а он в нас стреляет. Ничего себе! Да чтобы я еще хоть раз на дежурство вышел!
Попахивало забастовкой и массовым принятием мер. До поздней ночи Папа Зануда и Живоглот бешено носились на своих бронированных машинах по всему городу, убеждая, угрожая, призывая, обещая все, что угодно и по какой угодно цене. Тайный список лиц, к которым следовало принять меры сразу после Нового года, чудовищно разбух - некоторых пришлось простить, некоторых "перенести" на следующий квартал.
Всем секураторам были срочно розданы пуленепробиваемые жилеты и сапоги, снабдили и армейскими шлемами. Добавили вооружения. Охранники порядка щеголяли теперь, с ног до головы увешанные пистолетами, автоматами, изящными будуарными бомбами и устрашающего вида кинжалами, реквизированными у местного антиквара; некоторые таскали с собой палицы и базуки. Забастовка кончилась не начавшись.
Где-то уже под утро все успокоились. Папа Зануда и Живоглот сидели в уютной бункерной, пили легкое вино, поглядывали время от времени на экран контроль-интеллектора и обсуждали завтрашние мероприятия.
- Ты творишь чудеса, мой мальчик, - сказал Папа. - Я никогда не думал, что можно столько дней держать целый город на нулевой норме. Если бы не этот проклятый Икс! Я тебе предрекаю большое будущее.
- Спасибо тебе, Папа, - отвечал Живоглот. - Мир еще не узнал, на что я способен.
Папа почему-то поморщился.
- Я тебе предрекаю большое будущее, - повторил он. - Завтра, на прощании с павшими, ты произнесешь речь, какой еще никто здесь не произносил. Я знаю, ты сможешь. Тебя будут качать на руках, мой мальчик. Я позабочусь.
- Нет, Папа, - голос Живоглота был мягок, но тверд. - Я не произнесу завтра никакой речи. Завтрашний день - твой. Ты настоящий хозяин города, и никто, кроме тебя, не может выступить завтра. Город должен видеть тебя. Что я? Я только послушный твой исполнитель.
- Я все-таки думаю, что выступить следует тебе, - подумав, возразил Папа. - Погибли твои люди, и тебе их провожать.
- Ах, Папа, - на глазах Живоглота блеснула крупная непрошеная слеза. Ты так добр ко мне. Но у меня со вчерашнего болит горло, я разрываюсь между множеством неотложных дел, было бы неправильно - мне выступать завтра перед народом, все подумают, что ты сдал позиции, что хозяин города я, а не ты, люди не поймут, люди хотят услышать истинного Хозяина. Было бы неблагородно с моей стороны выступать завтра. Да и люди-то, в общем, твои. Все спрашивают, как там Папа. Любят тебя.
Папа Зануда задумался во второй раз.
- Что ж, возможно,- ты прав, - наконец произнес он очень нерешительным тоном. - Но ты выступишь тоже. Сразу после меня.
- Ну, конечно, Папа.
- И надо как следует все подготовить.
- Йесть! - только что сидевший в кресле весьма вальяжно Живоглот уже стоял перед Папой, превратившись в струну, настолько натянутую, что казалось, он зазвенит сейчас от еле сдерживаемого энтузиазма.
Живоглот был счастлив, словно перед собственноручным принятием мер. Он отсалютовал по-военному и исчез - все готовить на завтра, раздавать приказания, проверять исполнение, разрываться между массой дел, которую сам на себя взвалил по собственной доброте.
И назавтра все было пышно. Два роскошных гроба, разукрашенные кони с черными попонами и нашлепками на глазах, фраки гробовщиков, почему-то факелы смоляные, цветы, несметные народные толпы, пришедшие проводить героев в последний путь, оркестр, у всех приподнятое, торжественное настроение, скорбный Зануда на импровизированной трибуне, с обнаженной головой, в черном, овеваемый резким декабрьским ветром, возвышающийся над людьми как памятник самому себе.
Он говорил, и динамики подхватывали его речь, и выходило по его речи, что погибшие были ну совершенно святые люди и что для города их смерть, их героическая кончина, есть утрата невосполнимая. И вот удивительно: погибшие, коих в.городе хорошо знали под именами Дилетанта и Желтозубого, при жизни вовсе не производили столь благоприятного впечатления. Скорее, напротив, немало нашлось бы в городе обиженных ими, про них говорили бог знает что, даже пересказывать неудобно. При жизни их побаивались, старались не иметь с ними дела... но сейчас! Сейчас, слушая Папу Зануду, лишь немногие только изображали скорбь, гнев и жажду немедленного отмщения, а не испытывали этих чувств на самом деле. То тут, то там сжимались судорожно кулаки, стискивались зубы, вздымались грудные клетки; и женщины, пригорюнившись, рассматривали усопших- такие молодые, им жить бы да жить. Люди всерьез, самым искренним образом их жалели.
