Генрих. Их назначает король?
Ольсен. О нет, они избираются населением. Королей у нас давно не существует.
Генрих (в раздумье). Вот как! Значит, все-таки республиканцы своего добились! Что же, этот ваш правящий синклит устроен по типу римского сената или афинской агоры?
Ольсен. Ни то ни другое.
Генрих. Ну, тогда это, очевидно, нечто вроде наших Генеральных штатов. В нем представлены все сословия?
Ольсен. У нас давно уже нет сословий, ваше величество.
Генрих. То есть как, у вас нет дворян, священнослужителей, простолюдинов? Каким же образом отбираются достойные?
Ольсен. По достоинствам - уму, таланту, порядочности.
Генрих. Родовитость...
Ольсен (входя в раж). При чем тут родовитость! Разве качества человека определяются его генеалогическим древом? Вы сами, сир, только что изволили признать, что среди ваших придворных тьма ничтожных, подлых людишек. А ведь многие из них почти наверняка ведут свое происхождение от знатных вельмож, состоявших еще в свите Меровингов и Капетингов.
- Молодчина! - не удержался Лефер.
Генрих (примирительно). Ну, ну, не стоит из-за этого пререкаться. У нас здесь свои порядки, у вас свои. В конце концов, никто не должен совать свой нос в чужие дела. Недавно мне дали почитать любопытную книжонку некоего ученого голландца про войну и мир. Там есть дельная мысль о суверенитете. Так вот, эпохи, подобно государствам, имеют право на неприкосновенность. Кстати, а как обстоят у вас дела с европейской политикой, по-прежнему ли Франция воюет с Испанией, а Испания с Англией?
Ольсен. О нет, сир. Теперь в Европе, как и вообще на Земле, нет отдельных государств.
Генрих (с грустью покачивая головой). Значит, Франция лишилась независимости, а заодно основанных мной заморских колоний.
Ольсен. Франция ничего не лишилась, она приобрела весь мир, так же как мир приобрел Францию.
Генрих. Но если не стало государств, кто же и с кем у вас воюет?
Ольсен. Никто. С этим навсегда покончено.
Генрих. Стало быть, вечный мир стал явью! А ведь и я вслед за чешским королем Подебрадом носился одно время с таким проектом для Европы.
Ольсен. Эти попытки украшают вашу репутацию. Хотя, признайтесь, вы собирались навязать европейским странам мир при гегемонии Франции и своей лично.
Генрих. А вы хотели, чтобы гарантом европейского мира стал мой свирепый сосед Филипп II или этот недоносок Яков?.. Следовательно, у вас нет больше ни солдат, ни генералов, ни пушек...
Ольсен (подхватывая). Ни какого-либо другого оружия. Его собрали однажды в одну кучу и уничтожили.
Генрих. А я, честно говоря, считал мечту наших пацифистов перековать мечи на орала утопией.
Ольсен. Что ж, для такого скептицизма были веские основания. Прежде чем прийти к миру без оружия, человечество прошло через чудовищные мировые бойни. В последней из них чуть ли не ежедневно гибло столько людей, сколько их пало во всех ваших баталиях, сир. Вы можете представить себе одну бомбу, способную уничтожить одновременно двести тысяч человек?
Генрих. Это нечто вроде землетрясения.
Ольсен. Вот именно. Но, к счастью, все уже позади.
Генрих. Для кого позади, а для кого и впереди.
Ольсен (смущенно). Действительно, я совсем упустил из виду, что нас разделяет несколько столетий.
Генрих. А мог бы я совершить вместе с вами прогулку в будущее? Разумеется, не для того, чтобы остаться у вас навсегда. Упаси бог!
Ольсен. Увы, сир. Мои современники могут путешествовать в будущее и даже легче, чем в прошлое. Но такой возможности лишены те, кто жил до изобретения машины времени.
Генрих. Жаль. Я бы с удовольствием поглазел на ваш идеальный мир. Объясните только, чем вы занимаетесь? Мы вот здесь по преимуществу тем, что любим и воюем. Если вы покончили с войнами...
Ольсен. Значит, нам осталась только любовь. (Смеются). Разве этого мало?
Генрих. Ну надо же чем-то заполнять паузы.
Ольсен. Если говорить серьезно, то никогда еще жизнь людей не была в такой степени полнокровна и осмысленна. Выкинув на свалку всевозможные перегородки, разделявшие его на враждующие части, человечество сумело высвободить таящиеся в нем гигантские силы созидания. Канули в вечность голод, нищета, мор, пустыни и болота превращены в сады, изобилие пришло в каждое жилище.
Генрих (улыбаясь). Та самая воскресная курица?
Ольсен (отвечая ему улыбкой). И еще кое-что. К слову (указывает на массивный бронзовый канделябр), вечерами вы читаете при свете свечи, а ваши соотечественники победнее довольствуются масляной плошкой. В моем же кабинете горит лампа, равная пятистам свечам. А питает ее энергия, извлеченная из воды. Вы скачете на лошадях со скоростью пять-семь лье в час. Наши городские экипажи движутся моторами, мощность которых достигает сотен и тысяч лошадиных сил. Мы не только ездим, но и летаем, покрывая за считанные минуты расстояние от Парижа до Москвы и за каких-нибудь полчаса - до Америки. И это еще не все. Мы пересекаем космическое пространство и после нескольких суток комфортабельного путешествия достигаем Луны, Марса, Венеры, других планет, освоенных человеком.
Ольсен замолк. Генрих пристально вглядывался в него, словно пытаясь найти в глазах путешественника во Времени образы той неведомой, непостижимой жизни, какая воцарилась на Земле спустя восемь веков. Потом отвел взгляд, уставился в окно.
Генрих. Вам приходилось когда-нибудь скакать на лошадях?
Ольсен. Нет. А почему вы спрашиваете?
Генрих. Вы не представляете, д'Ивар, какое это наслаждение - мчаться во весь опор по лесным тропкам и проселкам, когда ветки хлещут по лицу, а ветер свистит в ушах. В такие мгновения чувствуешь себя не просто воином или охотником, но покорителем пространства.
Ольсен. Вы правы, сир, каждому времени свое.
Генрих. И каждому свое время. (Чокаются, пьют.) Надеюсь, вы еще побудете в Париже? Я распоряжусь поселить вас в Фонтенбло.
Ольсен. Прошу прощения, государь, но моя миссия здесь исполнена, и я должен покинуть вас.
Генрих. Ну, на денек-другой задержаться вы можете?
Ольсен. Нет, сир. Дело в том, что в моем экипаже кончается зарядка, и, если я не уеду сейчас, я не уеду никогда.
Генрих. Вот как? Где же этот ваш экипаж?
Ольсен. Неподалеку.
Генрих. Вы мне не доверяете? (Ольсен молчит.) Что ж, правильно делаете, я и сам на вашем месте поступил бы так же. Ну хорошо, тогда исполните на прощанье одну мою просьбу.
Ольсен. Если это в моих возможностях.
Генрих. Это в ваших возможностях. Раскройте мне мою судьбу.
Ольсен. Я не сомневался, что вы зададите мне этот вопрос. И очень огорчен, что не могу на него ответить.
Генрих. Все тот же запрет?
