…сейчас этот пузырь с грохотом лопнет, разнося на молекулы «карман», его самого, театр, город, вселенную…
…сейчас «окошко» подернется рябью и начнет медленно гаснуть, а он останется один, в темноте, среди пыльных обломков декораций…
Камушек пролетел центр и беззвучно упал в траву.
«Ну и как же я его теперь достану? – Приблизительно так сложилась первая мысль обомлевшего Андрея. – Хотя… на нем же не написано, что он отсюда…»
И вдруг Андрею стало жарко. Не сводя глаз с камушка, он попятился, судорожно расстегивая пальто.
Камушек лежал в траве.
Андрей не глядя сбросил пальто на трон, шагнул к миражику и осторожно протянул руку. И кончики пальцев коснулись невидимой тончайшей пленки, точнее – они сразу же проткнули ее, и теперь каждый палец был охвачен нежным, как паутина, колечком.
Андрей стиснул зубы и потянулся к камушку. Кольцо из невидимых паутинок сдвинулось и, каким-то образом проникнув сквозь одежду, охватило руку у локтя.
И тут он почувствовал ветер. Обычный легкий степной ветерок тронул его ладонь. Не здесь – там.
Андрей отдернул руку, ошеломленно коснулся дрожащими пальцами лица.
– Та-ак… – внезапно охрипнув, выговорил он. – Ладно… Пусть пока полежит…
* * *
«Знаешь что, – сказал он себе наконец. – Иди-ка ты домой, выспись как следует, а потом уже думай. Ты же ни на что сейчас не годен. Руки вон до сих пор трясутся…»
Однако Андрей прекрасно знал, что никуда отсюда не уйдет, пока не дождется ночи, когда «окошко» затянет чернотой и будут светиться лишь спирали на горизонте – с каждой минутой все тусклее и тусклее. Потом они погаснут совсем и останутся одни звезды… Интересно, что они там сделали с луной? Андрей еще не видел ее ни разу… Впрочем, это неважно.
Во-первых, если он исчезнет, то будет розыск, и обязательно какой-нибудь умник предложит обшарить склад декораций. Значит, прежде всего – сбить со следа. Скажем, оставить часть одежды на берегу. Продумать прощальную записку, чтобы потом ни один порфирий не усомнился… И врать почти не придется: вместо «Ухожу из жизни» написать «Ухожу из этой жизни». Этакий нюансик…
Теперь второе. На планах «карман» не обозначен, стены на складе декораций кирпичные, неоштукатуренные… Замуровать вход изнутри – и полная гарантия, что в пределах ближайших десяти лет никто сюда не сунется. Что-то вроде «Амонтильядо» навыворот. «Счастливо оставаться, Монтрезор!» И последний кирпич – в последнюю нишу… Каждый день приносить в портфеле по кирпичику, по два. Кладку вести ночью, аккуратно. Ну вот, кажется, и все. Остальное – детали…
Андрей вознамерился было облегченно вздохнуть, но спохватился.
Это раньше он мог позволить себе такую роскошь – повторять горестно, а то и с надрывом, что терять ему здесь больше нечего. Теперь, когда «золотой камушек» лежал в пяти метрах от металлических «ежиков», а правая рука еще хранила ощущение порыва сухого теплого ветра, подобные фразы всуе употреблять не стоило.
Так что же ему предстоит здесь оставить такое, о чем он еще пожалеет?
Любимую работу? Она не любимая, она просто досконально изученная. А с любимой работой у него ни черта не вышло…
Друзей? Нет их у него – остались одни сослуживцы да собутыльники. Впрочем, здесь торопиться не стоит. И Андрей вспоминал, стараясь никого не пропустить…
«Матери сообщат обязательно. Ну ничего, отчим ей особенно горевать не позволит…»
«Денис? Его у меня отняли. Ладно, ладно… Сам у себя отнял. Знаю. Все отнял у себя сам: и семью, и друзей, и работу… Что от этого меняется? Нет, ничего я не потеряю, да и другие мало что потеряют, если меня не станет…»
«…А ребята будут жалеть, а у Ленки уже всерьез начнутся неприятности, а у жены угрызения совести, а мать все равно приедет… Да, пожалуй, инсценировка самоубийства не пройдет. Начинать с подлости нельзя… Тогда такой вариант: все подготовить, уволиться, квартиру и барахло официально передать жене и якобы уехать в другой город…»
Внезапно лицо Андрея приняло удивленное выражение. Казалось, что он сейчас оскорбленно рассмеется.
Оказывается, его побег можно было рассматривать еще с одной точки зрения. Раньше это как-то не приходило в голову: мелкий подонок, бежавший от алиментов в иное время…
Андрей не рассмеялся – ему стало слишком скверно.
«Чистеньким тебе туда все равно не попасть, – угрюмо думал он, глядя, как на висячее крылечко карабкается один из «ежиков». – Что же ты, не знал этого раньше? Что оставляешь здесь одни долги – не знал? Или что обкрадывал не только себя, но и других? Виталик, сопляк, молился на тебя. Вот ты и оставил заместителя в его лице, вылепил по образу и подобию своему…»
«Ежик» покрутился на верхней ступеньке, в комнату войти не решился, упал в траву и сгинул. Закопался, наверное.
Андрей поднялся и подошел к «окошку».
А что если наведаться туда прямо сейчас? Пока никого нет. Страшновато? Кажется, да.
«В конце концов, должен же я убедиться… – подхлестнул он себя. – А то сложу стенку, и выяснится, что туда можно только руку просовывать да камушки кидать… Кстати, камушек надо вынуть. Нашел что бросить, идиот!»
Андрей присел на корточки и некоторое время рассматривал овал синего неба. Потом осторожно приблизил к нему лицо, и волосы коснулись невидимой пленки.
Он отодвинулся и тревожно осмотрел руку. Вроде без последствий… Хотя одно дело рука, а другое – мозг. Где-то он что-то похожее читал: кто-то куда-то сунулся головой, в какое-то там мощное магнитное поле – и готово дело: вся информация в мозгу стерта. И отпрянешь ты от этой дыры уже не Андреем Скляровым, а пускающим пузыри идиотом…
Сердце билось все сильнее и сильнее. Андрей не стал дожидаться, когда придет настоящий страх, и рывком подался вперед и вверх. Щекотное кольцо скользнуло по черепу и сомкнулось на шее, но это уже была ерунда, уже ясно было, что оно безвредно. Андрей выпрямился, прорываясь навстречу звукам, солнцу, навстречу теплому степному ветру.
* * *
И возник звук. Он был страшен.
– А-а-а!.. – на одной ноте отчаянно и тоскливо кричало что-то. Именно что-то. Человек не смог бы с таким одинаковым невыносимым отчаянием, не переводя дыхания, тянуть и тянуть крик.
Глаза у Андрея были плотно зажмурены, как у неопытного пловца под водой, и ему пришлось сделать усилие, чтобы открыть их. Он увидел жуткое серое небо – не мглистое, а просто серое, с тусклым белым солнцем.
В лицо ударил ветер, насыщенный песком. Песок был везде, тоже серый; он лежал до самого горизонта, до изгиба пересохшего русла реки. А посередине этой невозможной, словно выдуманной злобным ипохондриком пустыни торчало огромное оплавленное и расколотое трещиной почти до фундамента здание, похожее на мрачную абстрактную скульптуру.
