С высоты своего духовного и социального опыта некий внеземной экзаменатор обращался ко мне с вопросами, как бы вопрошая не только меня, но и законы человеческого мышления.
- Время, говорите вы? - почти кричал он на меня. - Соизвольте объяснить, что это такое!
Я ведь не Гегель и не Спиноза, чтобы объять словами такие глубины. Я бормотал что-то о необратимости времени, о том, что настоящее по отношению к будущему всегда является прошлым.
Но ему, овладевшему законами времени, казалось все, что я говорил, наивным и смешным, как рассуждение неандертальца о сущности квантовой механики.
Жизнь творит порядок из беспорядка. Кто станет это оспаривать? Но жизнь индивида всегда зависела от времени, от его неумолимых рамок, заключенных между началом и концом. Жители планеты Ин, управляя законами природы, научились обходить прямолинейную направленность времени. Взрослый при желании мог вести диалог с юношей или ребенком, узнавая в нем себя, располагая собой во времени, как в пространстве.
Мои математические познания были не настолько сильны, чтобы понять принцип превращения времени в пространство, особое пространство, текучее, динамическое, но все же не однонаправленное, а собирающее в одном фокусе все соотношения разновременного.
У меня уже начала побаливать голова от затраченных мною усилий, от страстного желания понять то, что противоречило законам земной человеческой логики, как вдруг страница кончилась, а на другой я прочел эпизод, имеющий прямое отношение к моему детству.
Со страниц этой удивительной книги окликнул меня школьный учитель Николай Александрович. Далекое прошлое поманило меня. Учитель назвал мое имя, и я подошел к географической карте, к той карте, какой она была в 1919 году. А за окном весна, деревья и небо моего детства, и солнце большое и яркое, совсем не такое, как сейчас.
С непостижимым мастерством была протянута нить между мной и тем, что исчезло бесследно. Я стоял в классе возле географической карты, и сердце мое билось, и в ушах гудело от тысячи мыслей и желаний, воскресших во мне вместе с детством и учителем, смотревшим на меня с бесконечным любопытством человека, как бы прозревавшего в ребенке его будущее.
Я молчал. А Николай Александрович говорил и говорил, обращаясь не ко мне, а к моему будущему.
Страница кончилась, и видение исчезло. И я сидел, пораженный тем, что Черноморцев-Островитянин сумел приобщить мое прошлое, мое далекое детство к своему вымыслу. Откуда он мог знать то, что знал я один.
Я закрыл книгу с таким чувством; словно закрываю дверь в свое детство.
Меня потянуло на улицу. Выйдя на Большой проспект, я остановился, Возле раскладного столика с книгами толпились прохожие. Я сразу узнал продавца.
- Как идет торговля? - спросил я.
- Сегодня не слишком бойко. Все требуют Черноморцева" Островитянина, а ничего не осталось.
- Ничего? И даже для меня?
Понизив голос, он ответил, переходя в шепот:
- Приберег один экземпляр. Только для вас. Я знаю, какая книга вас интересует.
- А иллюстрация есть?
- Какая иллюстрация?
- Та самая...
- Сейчас посмотрим.
Он достал книгу, раскрыл ее и стал искать рисунок. Но рисунка не было. Все это намекало на какую-то загадочную, алогичную связь продавца с книгой. Другого объяснения я не мог подыскать,
- Исчез, - сказал он. - Пропал.
- А чем вы это объясните?
- Плохой работой браковщицы в типографии. Пропустила дефектный экземпляр.
- Вполне логично - сказал я.
- А вы чем это объясняете? спросил он.
Он умел управлять выражением своего лица не хуже профессионального актера. На его узком интеллигентном лице отразился интерес, словно он действительно ждал, что я ему объясню этот необыкновенный случай.
- Кто-то на расстоянии заставляет меня видеть в книге то, чего там нет, превращая страницу в проекцию, в своего рода экран.
- Кто-то? - Он усмехнулся. - Я догадываюсь, кто.
- Кто?
- Я.
- Вы?
- А кто же? Не Черноморцев-Островитянин же.
- Понимаю. Но почему в таком случае вы не заседаете в Президиуме Академии наук, а стоите у столика и продаете книги?
- Мне легче найти общий язык со школьниками и домашними хозяйками, чем с академиками.
- Почему?
- Я вечный школьник. Меня интересует все, а ученых только предмет их специальности. На планете Ин...
- Планета Ин - это вымысел Черноморцева-Островитянина.
- Вы ошибаетесь. Черноморцев и сам не подозревает, что его талант - это мостик между двумя цивилизациями. Он не подозревает, что его фантастические романы во многом документальны.
- А откуда вам это известно?
- Я его соавтор. Его стиль, мои факты. Он, конечно, не Александр Грин, но строить сюжет умеет. Не станете же вы это отрицать?
- Стану! Он не художник!
- Он больше любого художника.
- Он или вы?
- Мы оба, - ответил он тихо и стал складывать книги. Его движения были точны, быстры, легки и бережливы. К каждой книге он прикасался, как к драгоценности.
- Вы книголюб?
- Да.
- Значит, вы не случайно выбрали эту профессию?
- Нет, Книга-это самое человечное из того, что создал человек. Я люблю людей.
- Но сами-то вы... - Я запнулся. - Сами-то... человек?
- Я хочу стать человеком. Стараюсь.
Подъехал крытый фургон Книготорга. Продавец сложил туда книги и поставил раскладной столик. Сел рядом с шофером и на прощание сказал:
- На днях будут новинки. Заходите.
8
Домработница Настя смотрела на меня с таким видом, словно я совершил подлог или соблазнил одну из самых юных своих учениц-студенток.
- К вам пришли из милиции, - сообщила она, смакуя каждое слово.
- По какому делу?
- Сказали, что вы сами знаете...
Я надел пиджак и вышел в переднюю. Там стоял лейтенант милиции, тот, что меня допрашивал.
Лицо у него было осунувшееся, строгое и на этот раз недоверчивое. Он стоял возле стены и пристально рассматривал репродукцию со знаменитой картины Ван-Гога "Ночное кафе". Лейтенант не спускал с репродукции настороженно-любопытных глаз, словно его приход был связан с необычным, тревожным и трагическим содержанием этой картины.
Кивком головы он поздоровался со мной и сказал:
- Я насчет той книги. Книга со мной. - Он вынул из полевой сумки книгу, аккуратно обернутую в белый лист ватманской бумаги.
- Пройдем в кабинет, - сказал я. - Тут темновато.
Он снял шинель, обтер подошвы сапог о половик, прошел за мной.
- Я к вам насчет книги, - повторил он.
- Догадываюсь.
- Недобрая книга, Злая книга. Дотошная книга.
- А что случилось?
- Что? Ваш рисунок исчез. А на том месте появилось мое изображение.
- Но при чем тут я?
- Я не к этому. А чтобы разобраться. Должен я уяснить или не должен, прежде чем доложить вышестоящим?
