А пока он продолжал играть роль Абдула ибн Гаруна, египетского врача, ныне гражданина государства Баргавдиза. К тому же, он решил присоединиться к Церкви Второго Шанса. Он объявил Коллону о своем разочаровании Магометом и его учением и о желании стать первым новообращенным в этой местности последователем Коллона.
— Тогда вы должны поклясться, что не подымете оружия против любого из людей и даже не будете защищаться от нападения, мой дорогой друг, — заметил в ответ Коллон.
Бартон взбесился и заявил, что он никогда никому не позволит ударить себя и тем более не простит обиды!
— Но я не требую ничего неестественного, — нежно заявил Коллон. — Хотя это и противоречит вашим прежним привычкам. Человек может стать в чем-то иным, в чем-то лучше, только если у него есть сила воли и желание.
Бартон ответил яростным отказом и ушел прочь. Коллон печально покачал головой, но продолжал так же дружелюбно относиться к Бартону, как и прежде. Не без чувства юмора он иногда называл Бартона своим «пятиминутным неофитом», имея в виду, разумеется, не время, в течение которого он обратил его в свою веру, а время, которое понадобилось Бартону, чтобы расстаться с ней.
К этому времени Коллон заполучил второго новообращенного — Геринга. Сначала немец только насмехался и глумился над миссионером. Но затем он вновь пристрастился к наркожвачке, и начались кошмары.
В течение двух ночей он не давал спать Коллону и Бартону своими стонами и криками. Вечером на третий день он спросил у Коллона, может ли тот принять его в свою Церковь. Однако наряду с согласием Коллон потребовал исповеди. Коллон утверждал, что он должен знать, что за человек вступает в лоно его Церкви.
Выслушав смесь самоунижения и самовозвеличивания, миссионер сказал:
— Мой друг, мне сейчас все равно, кем вы были там, на Земле. Для меня важно только то, кто вы сейчас и кем вы будете! Я слушал вашу исповедь только потому, что она была бальзамом для вашей души. Вам нужно было выговориться. Я понимаю, что вы до глубины души растревожены, что вы испытываете мучительное сожаление и печаль от того, что вы совершили. Однако вам доставляет определенное удовольствие мысль о том, что вы были некогда могущественной фигурой среди людей. Многое из того, что вы мне рассказали, я не в состоянии постичь, поскольку я ничего не знаю о вашей эпохе. Да это и не имеет никакого значения. Сейчас имеют смысл только сегодня и завтра. Каждый будущий день сам позаботится о себе!
Бартону показалось, что Коллону далеко не безразлично, кем был Геринг, но он просто не мог поверить истории о его земной славе и падении. Здесь было так много самозванцев, что подлинные герои и злодеи обесценились. Бартон, например, встречал трех Иисусов Христов, двух Авраамов, четырех королей Ричардов Львиное Сердце, шесть Аттил, добрую дюжину Иуд (только один из них мог говорить по-арамейски), нескольких Джорджей Вашингтонов, двух лордов Байронов, трех Джесси Джеймс, огромное количество Наполеонов, генералов Кастеров и и многих других, которые как могли, так и не могли быть теми, за кого они себя выдавали.
Кем бы человек ни был на Земле, ему нужно было приспособиться к здешней жизни. Это было не очень-то легко, поскольку условия коренным образом изменились. Великие и выдающиеся земляне здесь подвергались постоянным унижениям. И когда они заявляли о том, кем они были, им отказывали в возможности доказать свою подлинность.
Что касается Коллона, то он благословлял это унижение. «Сначала унижение, затем смирение, — частенько повторял он. — А затем, с течением времени, приходит и человечность!»
И Геринг попал в западню этого Великого Плана — как окрестил его Бартон — потому что ему было свойственно предаваться излишествам, особенно в отношении наркотиков. Понимая, что жвачка взывает к темным сторонам его души, вытаскивая их на свет божий, что он разрывается на куски, дробится на мелкие составляющие, Геринг все же при первой возможности продолжал жевать резинку. После очередного воскрешения он временно исцелялся и некоторое время был в состоянии противостоять соблазну наркотика. Но через несколько дней он не выдерживал, и вскоре опять ночь вспарывалась его пронзительными выкриками: «Герман Геринг, я ненавижу тебя!»
— Если это будет продолжаться, — сказал как-то Бартон Коллону, — он сойдет с ума. Или снова убьет себя, или вынудит кого-нибудь это сделать, чтобы бежать от самого себя. Но все это будет бессмысленно, он никогда не сможет уйти от себя, и все повторится снова! Скажите мне честно, разве это не Ад?
— Скорее Чистилище! — сказал Коллон. — Не забывайте, что Чистилище — это Ад, где еще есть надежда!
Прошло два месяца — Бартон отмечал дни зарубками на сосновой палке. Это был четырнадцатый день седьмого месяца пятого года п.в. (после воскрешения). Бартон стремился поддерживать календарный счет, поскольку он, помимо всего прочего, еще и вел летопись. Но делать это было трудно. Время у Реки не имело особого значения. Ось планеты была наклонена к эклиптике ровно на девяносто градусов, поэтому здесь не было смены времен года, а звезды настолько близко располагались друг к другу, что не было возможности отличить одно светило от другого или хотя бы составить из них созвездия. Звезд было так много и они были такими яркими, что даже в полдень, когда солнце находилось в зените, оно не могло затмить самые яркие из них. Как призраки, не желающие отступать перед дневным светом, они ждали почти не таясь своего часа, ничуть не стесняясь пламенеющего дня.
Тем не менее, человеку нужно было время, как рыбе вода. Если бы у него не было его, то он бы его изобрел!
Так что для Бартона это было четырнадцатое июля пятого года п.в.
Но Коллон, подобно многим другим, вел отсчет времени как продолжение его земной жизни. Для него это был 1667 год н. э. Он не верил в то, что милый его сердцу Иисус навеки исчез. Скорее всего, эта Река была рекой Иордан! И эта долина была долиной по ту сторону смертной тени. Он признавал, что загробная жизнь оказалась не такой, как он ожидал. Однако во многих отношениях это более величественное место, чем можно было себе представить. И это свидетельствует о всеобъемлющей любви Бога к своему творению. Он дал всем людям, даже тем, кто этого не заслуживает, еще одну возможность! И если эта планета и не новый Иерусалим, то во всяком случае это было место, подготовленное для его возведения. Любовь к Богу и Любовь к человеку — вот те кирпичи, которые должны быть вылеплены и обожжены в этой печи, в этой мастерской, название которой — Речная Долина.
Бартон был абсолютно не согласен с такой концепцией, но не мог не полюбить этого человека, который так настойчиво пытался утвердить ее правоту. Коллон был искренен! Он не поддерживал огонь в своей печке красноречия цитатами из книг или страницами теологических догм. Он не действовал по чьему-либо принуждению. Он горел пламенем, которое питалось топливом его собственного существа, и сущностью этого была Любовь! Любовь даже к тому, что нельзя было любить — редчайшая и потому самая сложная разновидность любви.
