— Я… это… — капитан шумно высморкался на песок. — Чего ж тут непонятного, духовные наставники, конечно… Святая Библия, она на все вопросы… Свечу я всегда ставлю после плавания, и на храм жертвую, святой отец…
— Я рад, — сказал отец Жоффруа. — В таком случае ты понял — как только огонь уничтожит следы дьявольского наваждения, ты забудешь о них и об этом огне. И храни тебя бог…
Капитан Бонвалет часто кивал, не поднимая глаз. Лица на нем не было.
— Иди, — сказал ему отец Жоффруа, и капитан побрел прочь, загребая песок косолапыми ступнями. Арбалетчики недоуменно пялились ему вслед. Мессир де Гонвиль, вы лучше знаете своих солдат и умеете с ними разговаривать. Любой, кто заикнется, любой, когда бы то ни было, даже на святой исповеди… Не должно остаться ни малейшего следа. Вам всем приснился сон из тех, о которых не рассказывают…
Он сжал худыми сильными пальцами локоть де Гонвиля, ободряюще покивал и вдруг произнес непонятные слова: «Неужели Атлантида?» — так, словно спрашивал кого-то, кого не было здесь. Тут же в его глазах мелькнул страх, глаза были умные и грустные, отец Жоффруа отвернулся, и ровным счетом ничего не понявший де Гонвиль подумал: а что, если и за отцом Жоффруа следит кто-то в рясе или мирской одежде, и за тем, следящим, следят, и за ними… где конец этой цепочки, есть ли кто-то, свободный от взгляда? Его святейшество папа? Или и…
Отец Жоффруа пошел вдоль берега, перебирая четки. Ряса его оставляла на песке змеистый след. Люди де Гонвиля заметались, как шевелящие грешные души черти, и вскоре над серым берегом и серой водой затрещало пламя. Солдаты пялились на него с тупым раздражением и любопытством, с непонятным выражением смотрел в море отец Жоффруа, капитан Бонвалет сидел на песке, свесив голову меж колен, отвернувшись и от моря, и от пламени. А де Гонвиль словно плыл куда-то через безбрежный океан, впереди вставали неразличимые яркие миражи, и при попытках представить себе необозримые расстояния, многоцветные берега, чужие причудливые города, неизвестные ароматы диковинных цветов сердце ухало в сладкий ужас, это было слишком страшно, и он гнал искушающие мысли прочь, насильно возвращал себя к скучным дюнам, низким тяжелым волнам, серой хмари облаков, миру без четких теней, серому ленивому прибою, шлепающему в берега Английского канала, долгим моросящим дождям.
Как звучит прибой, омывающий Азорские острова?
Как рыцарь средних лет собрался на дракона
Сколько душ, сколько тел!
Этот полз, тот — летел
в славе, в сраме, за платой,
под плеть…
Зульфия
Маленькая кавалькада почти никакого внимания к себе не привлекала, будучи донельзя привычной для этого столетия и этих дорог. Рыцарь на сильном дорожном коне, слуга Адриан на гладкой лошадке, и в поводу у него боевой рыцарский жеребец, андалузский красавец с притороченным к седлу вооружением, которое рыцарю не было нужды надевать в дороге. Даже два огромных молосских дога в щетинившихся страшными шипами железных ошейниках никого не удивляли — мало ли сеньоров охотится?
И все же их неотступно сопровождала прилипчивая, как мирские соблазны и смертные грехи, молва, выражавшаяся в осторожных взглядах искоса да пересудах за спиной — мол, вот они поехали, те самые, что на дракона отправились. Молва скорее всего прицепилась к ним уже в пункте отправления — не было смысла хранить приготовления в особой тайне, — но она еще и возникала на пути в результате болтовни Адриана: уманивая на сеновал или в чулан смазливых служанок с постоялых дворов, он использовал цель их путешествия в качестве неотразимого аргумента. И надо сказать, аргумент действовал безотказно. Никак нельзя было отказать парню, отправлявшемуся вслед за своим сеньором дракону в зубы. Служанки перед ним млели, так что Адриан поутру вечно появлялся с перепачканными коленками.
Рыцарь же последние дни находился не в самом лучшем расположении духа. Небо было серое, по сторонам дороги тянулись серые перелески, копыта причавкивали, мешая грязь с навозом, и земле оставалось совсем немного до того, чтобы окончательно раскиснуть и залить рытвины вовсе уж жидкой грязью, дрянью неописуемой; дождик моросил с перерывами, снова капал, и эта неопределенность погоды то ли уныния прибавляла, то ли боевой злости, не сразу и поймешь.
Иногда ему казалось, что все зря, что его бессовестно надули, провели, и человек, за кругленькую сумму продавший сведения о месте обитания дракона, поймал на свою удочку очередного простака и потешается теперь где-то далеко. Плохо, если так. Ибо неизвестно, что больше роняет в общественном мнении — то, что ты так и не решился никогда помериться силами с драконом, или неудачная поездка, безрезультатное шатание по глухим местам и возвращение украдкой. Второе, пожалуй, даже хуже. Поди докажи, что ты действительно приложил все силы к отысканию дракона, а не болтался для виду по постоялым дворам, мнимо горюя, что все никак не попадается чешуйчатый огнедышащий ужас. Докажешь, как же…
— Адриан, — окликнул он хмуро.
— Что угодно сеньору? — Широкая плутовская рожа готова была принять соответствующее моменту и настроению хозяина выражение. Но — верен, по-настоящему.
— Я вот подумал, что папы римские по имени Адриан, все четыре, были сволочь порядочная.
— Должность такая, сеньор, — заключил Адриан.
— Ладно, заткнись…
Когда-то, в пору дерзкой, все и вся отрицающей юности, рыцарь думал даже, что никаких драконов не существует вообще. Что все эти «боевые трофеи» — подделка, ложь, обман. Говорили, что еврейские и ломбардские умельцы могут подделать все, что угодно, от мощей святых до останков драконов. Были бы покупатели. Одни верили этим россказням по молодости, другие из вполне зрелого стремления опорочить чужие подвиги, потому что сами совершить такие неспособны. Он-то верил по молодости…
Потом-то он убедился, что о подделках и речи быть не может, осмотрев и поковыряв пальцами драконьи головы, лапы, хвосты и другие части, красовавшиеся в замках. (Что хозяева охотно позволяли гостям и даже настаивали, чтобы гость чуть ли не на зуб попробовал.) Никакой подделки — настоящие останки взаправдашних чудовищ. Правда, драконы смертны, как и все божьи создания, а значит, кое-кто наверняка мог добыть голову не в честном бою, смелом поединке — а отрубив ее от мертвой туши, не успевшей разложиться. Но это уже другой вопрос. Главное — драконы существуют, вот только, похоже, их остается все меньше и меньше. Даже с поправкой на преувеличения авторов старинных хроник приходится признать, что во времена дедов и прадедов драконы встречались не в пример чаще, бродили едва ли не у городских стен и обочин больших дорог, а сейчас в поисках их приходится забираться в дикую глушь, где, как гласит пословица, и странствующий монах гуся не украдет — потому что и гусей нет.
