Ознакомительная версия.
— А что будет на поверхности?
Гео-12 пожал плечами.
— Тоже потрясёт. Не обойдётся без извержений, пока давление не спадёт, но ничего особо страшного. Наверху, в принципе, и рушиться нечему. К тому же там небо, а в Полом мире свод, который обвалится. В некоторых районах мы перекрывали или отводили русла лавы — они снова откроются. Мир навсегда изменится. К счастью, такого не случится. Сейчас почти всё работает на автоматике. У нас есть свой, так скажем, Глас, который нас страхует и проверяет всё, что мы делаем. Если вдруг завтра все исчезнут, Институт будет и дальше вести наблюдения и решать основные задачи. Может, тряхнёт или вулкан прорвёт не по расписанию, но ничего серьёзного. Вас ждёт беда, только если весь Институт вдруг испарится вместе со всеми работниками.
После этого Эллис выступил со своей привычной речью. К тому времени он разучил её до скучной скороговорки. Геоманты, однако, не подали виду и принялись спрашивать его о погоде и синоптиках прошлого. Оказалось, кто-то даже слышал о ведущем прогнозов погоды, Уилларде Скотте, которого считали не иначе как героем. Эллис разочаровал их тем, что не застал Великой бури лично. Сам он ничуть не жалел, что пропустил те годы, особенно после вопроса «А правда, что каннибализм начался ещё до того, как исчезло солнце?»
* * *
— Эллис Роджерс! С возвращением! — воскликнула Альва, словно влюблённая школьница.
Эллис стоял в знакомой столовой, но всё вокруг казалось другим. Готический облик комнаты стал темнее и тяжелее, а из невидимых динамиков, через которые говорила Альва, сочилась тягостная классическая композиция. Очутись он здесь впервые, то решил бы, что Пол закинул его в замок Дракулы. В одном он мог не сомневаться — Вин был дома.
Эллис обернулся и увидел Пола в своём кабинете. Глава Совета помахал ему на прощание и закрыл портал. Когда они вернулись из Института Геомантии, Пол отчего-то разволновался и напрочь забыл про обещание поискать с ним Пакса. Эллис рассердился, что тот не сдержал слова, но, с другой стороны, был даже рад остаться один. Слишком много времени они провели вместе. Как бы Пол ни притворялся — хотя, может, искренне в то верил? — но они вовсе не стали «чудесными» друзьями.
Эллис позвал:
— Есть кто дома?
— Я же только что сказала Полу, что Вин дома, — отозвалась Альва.
— Ну да, но…
— Но ты не об этом спрашиваешь. — В её словах мелькнула нотка грусти, и Эллис понял, что Альва с лёгкостью прошла бы тест Тьюринга — убедила бы любого, что она не машина, а разумный человек, у которого тоже есть чувства. И хотя Альва призналась, что она в чём-то сродни компьютеру, у Эллиса до сих пор это в голове не укладывалось. Он представлял её себе ворчливой, но обаятельной женщиной лет пятидесяти, которая всё время говорит из соседней комнаты. Альва была мамой Пакса.
— Пакс дома?
— Нет, боюсь…
— Вернулись, значит, — произнёс Вин, входя в столовую в костюме Призрака оперы, на этот раз ещё и с плащом за спиной. Судя по выражению лица, Вин не очень обрадовался Эллису — хотя, может, он всегда такой хмурый ходил. Другим его Эллис пока не видел. — Я полагаю, решили дальше плести свои козни? Жаль вас разочаровать, но Пакса здесь нет.
— Вы знаете, где…
— Как бы я узнал? Как их кому-нибудь найти, после того как вы вырвали у Пакса чип? Кстати, славно разделали плечо, у вас талант.
«Да, он мне явно не рад».
— То есть Пакс не возвращался?
— Заходил на минуту. В слезах. С вашим оружием в руках. — Вин стоял перед Эллисом, скрестив руки на груди, и сверлил взглядом из-под фарфоровой полумаски. — Я пытался с ними поговорить. Пытался… но к чему? Вы ведь довели Пакса до истерики. Они меня даже не слышали. Я видел одно сплошное отчаяние — вот, что вы натворили. И пистолет! Довести человека до такого состояния и вложить им в руки это орудие — всё равно что дать красную иллюзию граммоголику в завязке. Разве не так?
— Только не говорите… — У Эллиса всё сжалось внутри, — что Пакс… Что-то сделал? Пакс же не… Из моего пистолета?
У него заколотилось сердце, затряслись руки.
«Только не это… Господи, пожалуйста!»
Вин отошёл назад — три твёрдых шага, кулаки сжаты — словно пытался сдержать жажду крови.
— Все в ваши дни были такими остолопами? Потому вы и сражались всё время, да? Воевали, убивали, насиловали и пытали. Бесчувственные эгоисты. Вы и планету бетоном закатали, потому что у вас сердца бетонные. Пещерные неандертальцы: только и знаете, что убивать других ради мяса и смеха! — Голос Вина звучал всё выше, как у женщины, почти истерично. — Раз вы до сих пор не заметили, давайте объясню: Пакс слабый человек. Поэтому я здесь и живу. Поэтому и мирюсь с этой напастью.
Свет в столовой моргнул.
— Не шути сейчас со мной, Альва! — прокричал Вин и шагнул навстречу Эллису, всё ещё сжимая кулаки.
«Хочешь меня ударить, призрак? Показать тебе бесчувственного неандертальца? Давай, бей!»
— Вы не знаете их прошлого. Пакс очень хрупкий. — Вин опустил взгляд на стол, разжал руку и тронул пальцами столешницу. — Прекрасный человек. Вы не знаете — Пакс бы ни за что не рассказал, — но они помогли тысячам: отчаявшимся, сдавшимся людям. В нашем мире нет такой жестокости, как в ваше время, но и нам знакома злость. Мы прячем её, запираем внутри, но разуму нужно избавляться от этой отравы. Однако нам некуда деть всю досаду, гнев и злобу, а они в итоге рождают депрессию и ненависть к самому себе. ИСВ ничего не может поделать. Говорят, с эмоциями слишком сложно работать — как с нервами. Один промах, и человек лишиться всех чувств, потеряет всякое желание жить или станет психопатом. В особенно тяжёлых случаях никто не в силах помочь. Некоторые посредники даже боятся, что расстройства заразны. Вполне возможно. Тяжёлую депрессию в наши дни прозвали новой чумой.
Вин поднял взгляд и посмотрел Эллису в глаза.
— Можете себе представить? Жить в бессмертном теле перед лицом вечных мук и страданий? Мы не знали большего страха. Нескончаемая депрессия вселенского масштаба. Средневековый мор хотя бы мог положить этому конец.
Вин коснулся стола второй рукой, скользя пальцами по невидимым узорам на блестящем дереве.
— Однажды жил художник. Чума всегда несоразмерно тяжко поражает творческие умы, и этот художник — гений, все так говорили — годами безутешно страдал, в тайне ото всех. Правда открылась, лишь когда они больше не могли вынести мучений. И вырвали ложкой оба глаза. — Пальцы Вина замерли. — Художник не заслуживал видеть красоты, понимаете? Не стоил тех даров, которыми владел. Сменил шесть пар глаз — ИСВ просто вставлял новые. Но что в том было толку? Даже потеря зрения не унимала боли. Ничто на свете не помогало. И не могло помочь, ведь никто не понял бы ни страданий, ни их причин. Одиночество и беспомощность затягивали художника всё глубже и глубже, и они не находили выхода из этого порочного круга.
Ознакомительная версия.
