— Тогда он должен был убрать и вас с Клюкиным, — вставил Ващенко.
— Возможно, он так и собирался сделать…
— Что же ему помешало? Или его друзьям?
— Не знаю. Может быть, они не хотели еще трупы оставлять. А может, подумали, что мы уже мертвы. Мы были без сознания, когда они там разбирались, — фантазировал Сергей, стараясь, чтобы это звучало правдоподобно.
— Вы были без сознания? Но Клюкин описывал этих друзей Привалова, говорил что-то о светящихся силуэтах, — саркастически сказал Ващенко.
— Ну, не знаю. Я был в отключке. Может, он что-то видел, а может, показалось. Ему тоже сильно досталось.
— Это оружие, которым действовал Привалов, на что оно было похоже? Можете описать? — спросил Клевцов.
— Такая дубинка, или жезл, около метра длиной. Когда он прикасался к человеку, происходил сильный электрический разряд, даже искрило.
— А как выглядел сам Привалов? Была ли видна кровь на одежде, чувствовалось ли, что он тяжело ранен? — продолжай Клевцов.
— Да нет, в общем-то. Он не шатался, крови я не видел.
— А речь была нормальная?
— Да, вполне.
— То есть, когда вы с Клюкиным очнулись, рядом был труп Привалова и более никого?
— Да.
— Вам известно, как, при каких обстоятельствах было найдено это зеркало? — продолжал Клевцов.
— Илья говорил, они были на рыбалке… Лучше у него спросить или у Эдика — это будет более точная информация.
— Вы работаете журналистом в местной газете? — спросил ученый.
— Да.
— Вы хотели бы написать обо всем случившемся?
— Да, но не сейчас. Когда все более или менее прояснится.
— Вы могли бы изложить на бумаге максимально подробное описание этой вещи? Практически вы не меньше других с ней соприкасались. То есть меня интересует не только внешний вид, но и ощущения.
— Конечно. Дайте мне бумагу или лучше машинку — с моим почерком трудно разобраться.
— Я думаю, это возможно? — обратился Клевцов к Ващенко.
— Да, конечно. Если у вас больше нет вопросов, я попрошу принести сюда машинку.
— Это было бы замечательно.
* * *
Хотя до начала вечернего спектакля оставалось еще около полутора часов, вся труппа во главе с директором Батановым сидела в зале в первых рядах партера. Перед ними, картинно опершись локтем на сцену, стояла Гаврилина, еще привлекательная, но весьма склочная дама лет тридцати с гаком. Величину «гака» даже опытный глаз затруднился бы уточнить.
Власов и Алина слышали ее голос, когда входили, но, увидев их, она замолчала.
— Ну вот и наши пострадавшие, — с наигранной веселостью и радушием сказал Батанов.
Эдик и Алина сразу поняли, в чем дело. Шла разборка. И настроение в зале явно было не в пользу вошедших.
— Очень хорошо, что вы пришли, — сказала Гаврилина оскорбленным тоном, — мы как раз о вас и говорим.
— Надеюсь, только хорошее, — саркастично заметил Власов.
Он даже не подозревал, как обескуражил всех этой совершенно необычной для него фразой, или, вернее, тоном. Вместо не очень уверенного в себе и во всем сомневающегося интеллигента перед труппой предстал другой человек, которого они не знали, но «клевать» его было явным риском — это все почувствовали. Однако Гаврилина решила идти ва-банк, ощутив смену настроений и спеша упредить возможную контратаку.
— Не только хорошее, — звонко сказала она. — Объясните нам, пожалуйста, Эдуард Артемьевич, почему, например, в вашей предстоящей постановке «Макбета», которую вы замыслили, главные роли будут играть не заслуженный артист Медведев и не опытные актрисы, а, прямо скажем, начинающий актер Власов, никому не известный в этом качестве, и молодая, неопытная и неподходящая ни по типажу, ни по возрасту актриса?!
— Типаж! — громко сказал Эдик и вдруг расхохотался. — Господи, и с этой дурой я работал! Это же курам на смех! Типаж!
— Что? — растерянно пробормотала Гаврилина и беспомощно поглядела в зал на недоуменно молчавших актеров.
— Эдуард Артемьевич! — встревоженно сказал Батанов. — Что это вы?
И вдруг вся труппа неопределенно, но возмущенно загудела.
— Да это просто… я не знаю… хулиганство, — сказала Гаврилина, а потом, на пределе своего актерского мастерства, трагически бросила: — Паяц! — Она пошла по проходу, истерически рыдая, и посреди зала завопила: — Я не буду больше с ним работать!
Дойдя до амфитеатра, она остановилась и упала в кресло, закрыв лицо руками.
Труппа заволновалась, и начали уже раздаваться выкрики «Хватит!», «Издевательство!», «Не будем терпеть!».
Батанов почувствовал, что настало его время. Он встал, подошел к сцене и поднял руку:
— Тише, прошу вас! Тише! Актеры смолкли.
— Эдуард Артемьевич, вы, я понимаю, перенесли потрясение, но это не дает вам права оскорблять людей, с которыми вы проработали несколько лет. Труппа справедливо возмущена. Люди хотят, чтобы им объяснили, что происходит. Я прошу вас… вести себя…
— Охамел совсем! — произнесла сквозь рыдания Гаврилина. Труппа снова возмущенно загудела.
— Гуси-гуси, га-га-га! — громко сказал Эдик. Все замолчали и уставились на него уже с каким-то страхом, как на помешанного, схватившего топор. — Чего тут объяснять? Почему Алина играет? Да потому что вы ей в подметки не годитесь! И Медведев тоже. Он не тянет. Да и вообще видал я вас всех. С меня хватит. Я ухожу. Ищите другого режиссера. Я из …на конфетки делать не умею.
Изумленное молчание на этот раз длилось не меньше сорока секунд. Хорошо держим паузу, подумал Эдик.
— Эдуард! — вдруг звонко сказала Алина. — Разве так можно? Это неправильно!
— Не мечите бисер… — хмуро пробормотал Власов, не ожидавший, видимо, что Алина осуждает его. Но он вспомнил, что она актриса, что ей нужно жить и работать и что своей опрометчивостью он наносит удар и по ней. Да и ему самому некуда деваться. Он ведет себя подобно гению, но он не гений. И, кроме творчества, есть забота о хлебе насущном. А что он может дать Алине, кроме вдруг возникшей внутренней уверенности в своей исключительности, ничем не подтвержденной. Все это пронеслось у него в голове, но назад уже хода не было. Возникла еще одна пауза. И в это время в дверях появился вахтер. Увидев, что все молчат, он громко сказал:
— Эдуард Артемьевич! Вас там девушка спрашивает, по срочному делу. Сможете выйти?
— Да, — сказал Эдик, внезапно вспомнив о девице, соблазненной им в тот день, когда они с Ильей нашли зеркало. К тому же ему действительно хотелось уйти, он не знал, что делать дальше. Поэтому он быстрым шагом вышел из зала.
Алина осталась одна против обескураженной и обозленной труппы. Она чувствовала, что свой гнев оскорбленные актеры перенесут на нее, но не ожидала, что все будет так откровенно.
