Инспекторы оставили Кенай и не вернулись. Прощаясь, Окума с горечью говорил Беньо:
– Вынужден признать ваши действия честными; возможно, какая-тоЛожа ваша, Лосося, Бобра, Полярис, Можжевельника, Чинуков 70, называйте любую – проводит нелегальные работы, но рядовой член ее о них знать не будет. Остается только просить вас, если случайно вам попадется какая-нибудь информация, забыть местные интересы и вспомнить о благе всего человечества… всей Земли в целом – и обратиться к нам.
Ответ мог показаться дружелюбным:
– Не завидую вашим трудам, командор: невозможно остановить вращение мира.
В последующие два года земля на континенте грохотала и сотрясалась чаще, чем прежде. Дружно пробудились вулканы – так уверяли людей.
Эксперт Волков выступил перед городским собранием и пояснил, что бояться нечего и паниковать тоже. Но если над пиками позади залива кто-нибудь заметит яркую вспышку, за которой сразу не последует грохота, необходимо прикрыть глаза и лечь. Событие состоялось летним безветренным утром. Ночью землю покрыл туман столь густой, что, когда рассвело, люди на ощупь пробирались в нем, утром влажная серая мгла делала призрачными их силуэты. На темных, почти не видимых стенах домов проступали редкие лужицы освещенных окон; огни фонарей нельзя было различить за два дома. Скорбно и глухо доносился от воды рожок маяка.
И вдруг во мгле полыхнуло пламя – ослепляющее, бело-голубое.
Разрастаясь, оно превратилось в огненный шар, яркий как солнце. Не послушавшие предупреждения и не отвернувшиеся в сторону получили бы ожоги сетчатки, если бы мгла не прикрывала землю, море и небо; однако люди закрыли ладонями лица, но долго еще плясало в глазах темное пятно. Стоявшие к вспышке спиной увидели перед собой огромную радугу, цветной аркой пробившую туман.
Следующая вспышка оказалась слабее и выше. Только потом пришел звук.
Даже на таком расстоянии он сотрясал землю и небо, повергая в трепет человеческое тело, колебля сердца и вызывая ужас, которому не было имени.
Звезда в небе погасла. Облака успокоились. Мужчины и женщины обменялись удивленными взглядами – все живы и целы – и поспешили утешить испуганных детей. Эскимос, холодно считавший собственный пульс, отправился дальше, объявив, что, по его мнению, взорвался вулкан где-нибудь в сотне километрах отсюда и, должно быть, в коротком пароксизме изверг вверх одно-два облака раскаленной лавы… расплавленный камень должен был вызвать жуткий всплеск и столб пара, если бы попал в воду, а уж на земле последствия падения просто трудно представить.
А за заливом, глубоко под землей, директор Эйгар Дренг вместе с ближайшими помощниками взволнованно наблюдал за приборами.
– Поехала, – проговорил он, стиснув кулаки, грудь его вздымалась, по щекам текли слезы. – Клянусь семью громами, поехала.
На крыльях радио закодированное известие порхнуло к трем кораблям, перенеслось к далеким станциям слежения. Капитан объявил новость своим людям, те поздравляли друг друга… плясали, обнимались, бросали в воздух головные уборы, а потом вновь принялись за работу. Вскоре, как они надеялись, одному из экипажей действительно предстоит бездна дел.
Столы унесли и рядами расставили стулья, Чарльз-холл превратился в зал заседаний Скайгольма… а точнее – в помещение, где происходили собрания сеньоров Кланов. Знамена Кланов, украсившие стены в привычных местах, преобразили зал, сделали фрески с историческими сценами фоном для калейдоскопа цветов и красок – надменных символов вековой доблести, разнообразных и торжественных.
Ожидавший на возвышении Джовейн, понимавший, насколько маленьким кажется он на фоне расшитого золотом занавеса из синего шелка, редко чувствовал себя более одиноким.
Пропели трубы, начальник караула воззвал к порядку, капеллан произнес молитву, и президент Административного Совета приступил к формальностям. Снизу, из партера, сеньоры смотрели на Джовейна.
Невзирая на присутствие собственных солдат, вид собравшихся более шестисот мужчин и женщин, избранных, чтобы представлять свои Кланы, устрашал его… Отдельные группы разграничивались проходами. Акустика вполне удовлетворяла его; слышны были даже легкие шорохи и бормотание, которые только подчеркивали общую тишину. Все были одеты разнообразно: в военные мундиры и местные наряды, в скромных и торжественных городских платьях, но нашивка на каждом плече повторяла цвета знамени Клана. В основном люди были средних лет, попадались среди них старые и молодые («Как Иерн, черт бы его побрал… черт бы побрал этого скользкого гада, куда же он подевался?..») внимательные и осторожные.
Ближе к нему сидели Таленсы, имевшие право высказываться, но не голосовать на выборах Капитана. На нескольких лицах Джовейн прочел настолько откровенную ненависть, что взгляд его невольно направился вдоль двадцати девяти выделенных групп, выискивая людей, которые, как он знал, поддержат его. Воздух, вырывавшийся из вентилятора, влагой омывал его кожу.
«Прекрати! – принялся ругать он себя. – Судьба есть судьба». И когда президент объявил о его, Джовейна, выступлении и он поднялся на лекторн, отвага вернулась, а с ней – воля и уверенность. Он и в самом деле не так все себе представлял. Не предвидел ни этой нервозности, ни сомнений, ни укоров совести, неотвязных дум о подробностях, которых нельзя забывать… ни свербежа между лопатками, ни запаха холодного пота, покрывшего тело, ни грустного отпечатка прошедшей ночи и тяжелую голову… ведь поспать толком не удалось. «Но разве удавалось тебе хоть что-нибудь предвидеть заранее?»
Переписанный текст ему не потребовался. Лекторн был снабжен микрофоном для обращения к публике, и, деловито опустив на него руку, Джовейн начал:
– Господин президент, достопочтенные сеньоры. Кланы и народы Домена, позвольте мне искренне и смиренно поблагодарить вас за терпение.
Нынешняя ситуация беспрецедентна, а поэтому дважды трудна…
Нельзя сказать, чтобы слова эти были излишни: обезьяны перебирают друг другу шерстку пальцами, люди ублажают людей словами. Кроме того, банальности позволяли ему поймать ритм, скопить энергию, ощутить приход вдохновения. «Вряд ли Фейлис сегодня ночью снова будет разочарована».
Сейчас ему предстоит, подобно Буревестнику, нырнуть в самое сердце бури и успокоить ее. Кому еще представало более трудное дело после Судного Дня, закрывшего весь мир радиоактивным облаком, когда Чарльз Таленс собрал экипаж и приказал терпеть. «Неужели я и впрямь ощущаю, как его аним присоединяется к моему? Нет, это просто тщеславие; я не сумею ощутить этого, какова бы ни была истина. К тому же геанская философия не поощряет подобных верований… впрочем, и не запрещает».
