– Есть! – закричал Борисенков.
– Нет! Удрал косолапый!
– Не мог я промахнуться!
– А чего ж он удрал-то?
Федор чертыхнулся, глядя на спускающихся с вышке по лестнице, препирающихся командиров, которые, похоже, совсем стрелять не умели. Сам бы он не промахнулся и если бы машина, на которой его наряд возвращался на заставу, не застряла в кювете, то к самому интересному раскладу они бы успели. Но на очередной колдобине машина вильнула-таки с грунтовки, и вытащить ее своими силами не получилось. Они, вусмерть уставшие, добрались до заставы пешком и опоздали на какие-то две минуты. А, может, оно было и к лучшему – медведь, возможно, привлеченный запахом с помойки, услышав шум машины, скорее всего, ушел бы. Но ночью вполне мог вернуться, а тогда дежуривший на вышке часовой мог бы его и не заметить…
Буквально накануне начальник заставы отбыл в отпуск, и о своих соображениях сержанту Посельскому пришлось докладывать мрачному замполиту. Зная по рассказам медвежьи повадки, он предложил на всякий выставить ночью поблизости от помойки так называемый «секрет». Инициатива оказалась наказуемой, и лейтенант назначил старшим наряда Федора, приставив к нему ефрейтора Иванченко и рядового Сударина.
Они замаскировались неподалеку от помойки, от которой ощутимо пованивало. Удовольствия провести в таком соседстве несколько часов было мало, к тому же Федор запретил подчиненным курить, впрочем, как и разговаривать. Однако страдали они не очень долго – ночную тишину, нарушаемую лишь комариным писком, взорвали выстрелы, которые сопроводил звериный рев. Стреляли со стороны отдельно стоящего от казармы офицерского домика. К которому наряд сержанта Посельского поспешил выдвинуться с автоматами наизготовку.
– На этот раз точно попал! – Заявил замполит. – Первым же выстрелом! Хорошо, что ствол с собой прихватил, когда по нужде вышел. Вышел, а медведь прямо передо мной. Теперь валяется где-нибудь поблизости.
Федор включил фонарик, посветил вокруг:
– На предохранитель пистолет поставьте, товарищ лейтенант.
– А если…
– В любом случае, убили вы медведя, или ранили, искать его только при свете дня нужно. Сейчас, даже с собаками – слишком рискованно…
Они вышли на поиски с утра пораньше. Замполит, прапорщик и те, кто ночью стерег медведя в секрете. Только у ефрейтора Иванченко теперь на поводке была немецкая овчарка по кличке Берда. Собака взяла след зверя буквально от порога офицерского домика. Залаяла, потянула за собой хозяина, но вскоре остановилась, как вкопанная, перед одинокой березкой.
Растущих в округе берез можно было по пальцам пересчитать, но именно под этой самой любили фотографироваться пограничники. Совсем недавно, когда она покрылась молодыми зелеными листочками, поддержал традицию и Федор. Теперь березка была абсолютно голой, листья словно сдуло и унесло порывом ветра. Зато на бело-черном стволе алел широкий мазок. Борисенков провел по нему пальцем и довольно улыбнулся:
– Это кровь. Я же говорил, что попал в косолапого!
– И в березку тоже попали, – сказал Федор, заметив радом с кровяным пятном след от вонзившейся в ствол пули.
– Ага. Вообще-то я четыре раза стрелял.
– А куда листья подевались? – задрал голову Федор.
– И следы исчезли, – почесал затылок Иванченко, к ногам которого жалась овчарка.
И действительно – хорошо заметные на влажной земле медвежьи следы обрывались перед березкой, словно зверь вдруг прыгнул на дерево, а с него перепрыгнул куда-то еще…
* * *
И все-таки Федор уснул, как был, в одежде – сказались и дежурство, и продолжительный заплыв. А разбудил его, как чаще всего и случалось, сигнал тревоги и крик дежурного: «Застава – в ружьё!» На улицу – с автоматом на плече он выскочил раньше всех. По большому счету, у него еще оставался часок законного сна, но если тревожный сигнал случался после обеда, это для сменившегося дежурного уже, как бы, не считалось. Сержантам тоже вроде бы не положено было чистить картошку на кухне вместе с рядовым составом, но все, даже деды – чистили и не роптали. Так было заведено.
Не прошло минуты, как полтора десятка вооруженных пограничников и одна собака были готовы мчаться во весь дух на самый дальний конец рубежа прикрытия, чтобы не дать предполагаемому нарушителю пересечь границу родной страны. Что они и сделали после того, как замполит отдал соответствующий приказ сержанту Посельскому, а сам поспешно уехал на участок, с которого поступил сигнал тревоги.
Скорее всего, никакого нарушителя не было. Система сигнализации срабатывала по многим причинам: чаще всего из-за лосей, не обращавших внимание на колючую проволоку, натянутую вдоль контрольно-следовой полосы; то же самое касалось медведей и росомах; случалось, сон пограничников нарушали падавшие от старости либо под порывами ветра деревья… Потому-то всякий раз, не успевали погранцы пробежать километров семь и занять удобную позицию для встречи нарушителя границы, как поступал сигнал «Отбой!», означавший, что ничего страшного не произошло, можно спокойно возвращаться на заставу.
Федору иногда даже становилось обидно, что они каждый день бегают туда и обратно и все без толку. Нет нарушителя, значит, нет возможности его задержать, отличиться, заслужить награду – лучше всего, конечно же, отпуск домой, чтобы повидать родных, друзей, встретиться с любимой девушкой…
Он всегда старался бежать на рубеж прикрытия впереди всех. Ноги сами несли, да и бегать, как и плавать Федор любил. Вырваться вперед не получалось, если кто-то из сослуживцев бежал с собакой на поводке. Оно и понятно – собака тянула за собой хозяина, экономя его силы. В этот раз первым бежали ефрейтор Иванченко – с овчаркой, и Федор едва за ними поспевал…
С неделю назад у Иванченко случилась беда – в пришедшем из дома письме сообщалось, что его жена исчезла при загадочных обстоятельствах. Все пока было не подтверждено, но его школьный друг писал, что жена буквально испарилась во время ежегодной встречи выпускников – возможно, ее похитили, возможно, сама нашла с кем-то «свою новую судьбу», о чем до сих пор не сообщила ни родным, ни подругам.
Иванченко утверждал, что его жена – умопомрачительно красива. Но, глядя на ее фотографии, которыми ефрейтор так любил хвастать, Федору она как-то не приглянулась. Лицо у нее было каким-то уж слишком осунувшимся. На каждой фотографии у нее на шее, на толстенной золотой цепочке неизменно блестели рядышком христианский крестик и мусульманский серп, что Федора немало удивило. Иванченко пояснил, что жена-то его в церкви крещеная, но считает, что всем религиям необходимо объединиться, чтобы на этой почве в мире не было разногласий. По его словам, у них в семье разногласий тоже никогда не было. И вот жена пропала… О чем сейчас думал ефрейтор, бежавший по петлявшей среди кочек и валунов тропинке, можно было лишь догадываться.
