– Некомпетентные мерзавцы, – сказал он. Некоторые из наших парней могли бы употребить выражения и покрепче, будь они в таком виде. – Как ты думаешь, – не обращаясь ни к кому конкретно, вопросил он, – легко ли десантироваться в подземную трубу диаметром полтора метра, залитую горячей водой?
– Проще пареной селедки, – жизнерадостно ответил Сашка.
Кен явно жаждал сострадания, но настроение публики не соответствовало характеру предполагаемого рассказа. Вместо сочувственно настроенных слушателей, благодарно кивающих, охающих и поддакивающих в подобающих местах, он имел лишь несколько язвительных субъектов.
Поняв, что дело безнадежно, он налил себе кофе и уселся обратно.
Мы с Быковым сделали еще по паре ходов, и тут запиликал настенный коммуникатор, экран размерами два на два метра, снабженный хорошей акустической системой. Ничем особо не занимавшийся Левка Арзуманян щелкнул по клавише ответа и явил миру огромное лицо Джека Моргана с двухдневной щетиной, в которой можно было с достаточной степенью точности пересчитать все пробивающиеся волоски.
– Эй ты, салага, – дипломатично начал аналитик. – Позови‑ка мне вашего светлого гения.
– Светлого кого?
– Гения, иеху. – Аналитики поднаторели в ругательствах, смысл которых простым смертным недоступен.
– А это кто? – искренне удивился Левка.
– Сержант Соболевский, конечно. Своих героев надо знать в лицо.
– И пофамильно, – добавил Быков, тщетно пытаясь вывести свой флагман из нового окружения.
– Эй, Макс! – истошно заорал Арзуманян, хотя разделяющее нас расстояние не насчитывало и пяти метров. – Тут какой‑то тип обзывает тебя всякими нехорошими словами.
– Сейчас разберемся, – сказал я, торпедируя Сашкин флагман и поднимаясь с дивана. – Финита, однако.
– Чтоб тебя приподняло и хлопнуло, – доброжелательно отозвался Сашка, и я оставил его переваривать поражение.
Я подошел к экрану и уселся на высокий табурет, предназначенный для долгих разговоров. А разговоры с аналитиками короткими не бывают.
– Поздравляю, – сказал Джек, хотя его лицо особой радости не выражало. – С сегодняшнего дня наша версия происшествия на Таурисе считается официальной внутренней линией расследования.
– С какой стати? – Когда мы расходились после «мозгового штурма», даже после всех приказов и заверений Зимина, гипотеза ярких перспектив не представляла и статус ее оставался весьма и весьма сомнительным.
– Мы получили подтверждение.
– Откуда бы это ему взяться?
– Из уже имеющихся в нашем распоряжении источников. Все та же запись с кристалла.
– Мне показалось, что вы ее и так изучили сотни миллионов раз, и все безуспешно.
– На этот раз мы знали, что искать. Я засадил Мартина проверить хронологию включения приборов и еще разок сравнить показания. И знаешь, что он нашел?
– Еще нет, но чувствую, что ты меня скоро просветишь.
– А то. Представляешь, оказалось, что записывающие камеры включились на две миллисекунды раньше, чем экранирующие защитные поля.
– Не может быть, – сказал я, попытавшись вложить в слова как можно больше сарказма. – Вот это номер!
Я ошибся в своей оценке, забыв, что имею дело с темпоральным потоком, обладающим другой скоростью, и Морган принял мои слова за чистую монету.
– Обнаружив этот факт, мы еще раз просмотрели пленку в замедленном режиме, обратив особое внимание на первые кадры после включения. Ничего не нашли, но информация могла быть утеряна при перезаписи. Ты же понимаешь, что потеря кадра, длящегося миллисекунды, вполне реальна даже для нашей техники копирования. Тогда мы обратились в Отдел Хранения вещественных доказательств ВКС и всего через час получили оригинал.
Подозрительно быстро. Обычно военные не торопятся оказывать нам услуги. С другой стороны, их можно понять. На них навесили это дело, потому что в числе гражданских лиц погиб и их майор, а они были только рады спихнуть на нас своего «глухаря», вот и отдали оригинал. Если бы они считали, что смогут набрать на этом деле очки, мы ждали бы кристалла несколько месяцев.
– Вот первые кадры, что удалось заснять после повторного включения камер.
Экран разделился на две части, знакомая рожа Моргана уменьшилась в размерах и уехала в нижний левый угол, а посредине воцарился унылый ландшафт Тауриса.
На мой взгляд, ничего не изменилось. Та же пустыня, холм, тусклое солнце, трупы... И какое‑то серое расплывчатое пятно на самой границе видимости.
Если сравнить размеры пятна с размерами лежащих тел, оно должно иметь около полутора метров в высоту и шести метров в длину. По мере приближения к мертвой зоне пятно уменьшилось. Я отнес это на счет оптических свойств камеры.
– Видишь? – спросил Джек, и рядом с пятном замерцала зеленая стрелка курсора.
– Вижу пятно, – сказал я. – Некачественная запись, должно быть.
Хотя сам прекрасно понимал, что это не так.
– Черта с два, – заявил аналитик. – На голокристаллах не бывает никаких искажений. Это Магистр.
– А тебе не кажется, что он чересчур длинный?
– Абсолютно не кажется. Ты все время забываешь об иной скорости временного потока. Он движется так быстро, что сливается в единое пятно даже на цифровой записи. Это он, только в разных местах по мере ухода за силовые экраны.
– Круто, – пораженно сказал я.
– Сейчас будет еще круче, – сообщил он. – Мы провели обработку изображения и сумели отфильтровать сигналы. Согласно анализу, вот так он выглядел в начале движения.
Большая часть пейзажа исчезла, камера наехала на пятно, и я одним из первых представителей человечества уставился на случайно ожившего представителя давно погибшей расы; существо, с которым нам, возможно, предстоит бороться.
Камера каким‑то образом навела резкость, и я увидел чужака.
Гуманоид?
Покрыт либо кожей серо‑стального цвета, либо плотно облегающей одеждой. Хотя, если вдуматься, цвет мог быть хоть сине‑буро‑малиновым и казаться серым из‑за темпоральных искажений, ведь камеры не рассчитаны на съемки в таком режиме. Голова у индивидуума была одна; лица либо не видно, и он стоит боком или спиной, либо вообще нет, либо оно настолько смазано, что цифровой обработке не поддается. Негусто. Ног две, в каждой по три сустава, причем по позе, в которой он стоит, можно предположить, что изгибаются они одинаково легко во всех направлениях. Ну что ж, надо быть аккуратнее и помнить, что парень с равным успехом может отскочить в любую сторону, куда уж ему больше захочется. Впрочем, о чем это я? Он настолько быстр, что может обползти вокруг меня тридцать семь раз, а потом медленно разрезать на кусочки, и я замечу это, только превратившись в фарш.
