Уже на втором облете градирни я нахожу искомое.
И сразу же сталкиваюсь с проблемой.
Во-первых, коробочка для когтей филина слишком велика, лапы не могут захватить ее. Приходится нарастить когти и изменить их профиль.
Но и следующая попытка оторвать коробочку от стенки оказывается неудачной – магнит, которым она притягивается к скрытой под бетоном арматуре, слишком мощный. Филину просто не хватает сил, ведь теслам магнитного поля он может противопоставить только ньютоны своих крыльев!
Обескураженный, я сажусь на верхний край градирни всеми четырьмя лапами и некоторое время размышляю.
До коробочки отсюда метров пять, не больше. Будь у меня какая-нибудь лестница или веревка…
Проводить трансформу на вершине скалы или гребне трубы – дело довольно-таки рисковое. Увлекшись, можно сорваться вниз. И хорошо, если оба фрагмента тела упадут по одну сторону от края. А если один внутрь, а другой наружу? Опять превращайся в птиц, слетайся, трансформируйся…
Но все обходится. Приняв форму человека – всегда нужно принимать ближайшую к необходимой в данный момент форму, это правило свято соблюдает каждый Хранитель, – я крепко хватаюсь правой рукой за гребень, удлиняю пальцы и ногти, превращаю последние в когти филина. Лишь убедившись, что моя правая рука, модифицированная должным образом, свободно выдерживает вес тела, я начинаю удлинять обе руки.
Размах передних конечностей в три метра – мечта любого боксера. Наверное, был бы рад иметь такие руки и вор-карманник. Но, к сожалению, для меня этого недостаточно.
Что ж, придется позаимствовать материал у остальных частей тела.
Ноги мои укорачиваются, а потом и вовсе исчезают. За ними приходит черед туловища. В конце концов я превращаюсь в гигантскую змею с человеческой головой посреди сильного гибкого тела, с человеческими кистями и с когтями филина на кончиках пальцев. Дотянувшись нижней кистью до коробочки с бомбой, я с трудом отрываю ее от бетона и быстро произвожу обратную трансформу. Превратившись в человека, я укладываю коробочку на гребне градирни так, чтобы она лишь чуточку притягивалась к ближайшей, скрытой под толщей бетона арматурине, и вновь трансформируюсь в двух филинов.
Теперь ничто не мешает мне перенести коробочку туда, где лежит одежда.
От столь большого количества трансформ, выполненных в течение короткого времени, у меня немного кружится голова. Одевшись, я вначале взмахиваю руками, пытаясь взлететь, и лишь потом делаю первый шаг. В туфлях распрямляются мои скрюченные, словно когти филина, пальцы.
Однако к тому времени, когда я подхожу к фуре, контроль над телом уже полностью восстановлен.
Вохровца нет, водила дремлет, облокотившись на руль. Я бесцеремонно его расталкиваю.
– А где Смирнов и Клеопатра?
– В кузове. По-моему, трахаться пошли, – сообщает водила, зевнув. – Мало им виртуального секса, так еще и в реале… Тьфу, гадость какая! Я этим уж лет пять не занимаюсь. То ли дело в вирте! Ни детей, ни венер. Чистое тебе удовольствие!
– Денег-то хватает на вирт-путан?
– Хватает. После того как от меня ушла жена, мне на все хватает! – довольно лыбится он. – Ты мне это, на лечение денег-то дашь?
– Дам, дам… Только вот бомбу обезврежу…
– Дай прямо сейчас! А то я полицию вызову!
– Тогда я лучше тебя пристрелю, – говорю я, вынимая пистолет. Эти обыватели любое проявление доброты и великодушия принимают за слабость. И немедленно пытаются извлечь из этого выгоду.
Водитель дергается, вспоминает, что его рука по-прежнему прикована к баранке, а в раненой ноге прячется боль, и сникает.
– Ладно, не горячись… Отдашь должок, когда тебе будет удобно, лады?
– Я Ничего Никогда Никому Не Обещаю, – осаживаю его я, но все же прячу пистолет. – Сиди тихо и не дергайся. С охраной договорились?
– Заказчик вохровцу сколько-то отстегнул, тот и успокоился.
– Хорошо. Жди.
Я вылезаю из кабины, обхожу машину, открываю заднюю дверь фуры.
Юрчик и Клеопатра, конечно же, не трахаются, а смотрят на экраны каких-то приборов, установленных на обшарпанном столе в левом дальнем углу просторного кузова. Здесь же – стандартный столик, прочие атрибуты вирт-кабинета. По углам и на стенах висят восемь больших огнетушителей – видимо, в фуре раньше перевозили какие-то легковоспламеняющиеся изделия.
Я аккуратно кладу на пол серую коробочку.
– Вот твоя бомба. Как она обезвреживается?
– Универсальным выключателем, – говорит Юрчик, вынимает из ящика с инструментами, стоящим под столом, молоток и с размаху ударяет им по коробочке. Во все стороны летят пластмассовые брызги. На всякий случай Юрчик еще два раза приводит в действие универсальный выключатель.
– А как с другими бомбами? – волнуется Заратустра.
– Сейчас узнаю.
Я – в который уже раз за сегодня! – связываюсь через ком с предком.
– Осталось снять только две бомбы, – докладываю я Юрчику. – Через десять минут это сделают.
– А до времени «че» оставалось двадцать восемь минут. Значит, вирт останется цел?
– И невредим. Однако заставил ты нас поволноваться…
– Так что с полетами к звездам? Их не будет? – грустно спрашивает Заратустра, присаживаясь возле стандартного столика. Клео опускается на соседний стул, и я вспоминаю, как она ждала меня в баре «Икар», как мешала мне ее дурацкая любовь. А теперь она – уже в реале – сидит за таким же столиком с другим мужчиной и, кажется, уже в него влюблена. Сердце краса-а-виц склонно к изме-е-нам…
Как хорошо, что я не обыватель. Иначе сейчас, наверное, сходил бы с ума от ревности.
– Для вас – не будет. Да и у нас они происходят нечасто.
Я присаживаюсь на свободный стул, пытаюсь налить себе все равно какого напитка из красивой бутылки с надписью «Хеннесси», но она оказывается пустой.
– Плохо ты принимаешь гостей.
Смирнов безразлично как-то, скорее даже уныло пожимает плечами.
– Извини, я сегодня долго был в вирте, все выпил. Знаешь, больше всего мне жаль именно этого – далеких звезд, которые так и останутся недостижимыми.
Юрчику кажется, что беспредельная тоска, наваливающаяся сейчас на него, вызвана именно абсолютной несбыточностью детской мечты. На самом деле у него начинается ломка. Тоска будет усиливаться несколько дней, потом заболят суставы, полностью пропадет аппетит, случится приступ рвоты… Если он не получит очередную дозу чайна рэд, уже через неделю глубокая депрессия, сопровождаемая приступами невыносимой боли, приведет его к самоубийству.
– У вас – это у кого? – не понимает Клеопатра. Она не слышала моего объяснения, а Юрчик, умничка, ничего ей не рассказал.
