Ознакомительная версия.
– Я согласен рискнуть.
– Но я не согласна! Оставь ее здесь, это приказ!
Но во мне нет никакого желания подчиняться чужой воле, никакая сила не заставляет меня делать это. Я не слушаюсь ее приказа. Тело, которое могло приказать мне, сейчас лежит на операционном столе, пористое, как сыр.
– Нет, не оставлю, – говорю я. – Я больше не твой раб. Я подчинялся лишь той Кларе, которая умерла. И забудь про эти глупости, прошу тебя. Сто тысяч рабов не стоят одного друга.
Мы выходим на улицу. Снег скрипит под ногами. Похолодало, и в небе высыпали звезды. Тучи снова рассеялись, как будто их и не было. Черный лес стоит вокруг нас высокой стеной. Над его неровной кромкой висит зеленоватая, почти полная луна. Ветра нет, и даже в свете луны видно, как поднимается пар нашего дыхания. Ноги проваливаются под наст, идти довольно тяжело. Клара отпирает гараж, отодвинув лиану дикого винограда, на которой до сих пор сохранились сухие листья. Листья шевелятся, в темноте они напоминают мне тех созданий, которые набросились на упавший самолет. Может быть, и не стоит идти в лес, но другого выхода нет.
– Я не знаю, – говорит она, – мне кажется, что сюда никто не заходил с самого лета. Но я не уверена. У меня нет прошлого, и у меня нет памяти, как у остальных людей. Я никогда никем не была. Я живу лишь в настоящем. А ты? Ты был кем-то?
Она толкает дверь, и та отъезжает в сторону, медленно, преодолевая сопротивление многих слоев снега и льда. Внутри уютно и тепло, как будто здесь всегда жили люди, и только вышли на минутку перед самым нашим приходом.
– Ты был кем-то? – повторяет она.
– Не знаю. Честно говоря, не знаю. Я всегда был тем, что я есть. В четыре года меня отдали в школу единоборств, вначале я занимался понемногу, а потом, когда проявил некоторые способности, стал торчать там и день и ночь. У меня был отличный наставник, не очень хороший профессионал, он и не выступал никогда по-настоящему, но очень хороший человек. Может быть, он был в чем-то не прав, но он сделал меня таким, какой я есть.
Я помню однажды, когда мы уже были постарше, он оставил нас в зале самих и поспешно ушел, потому что опаздывал на встречу с другом, которого не видел много лет. Но минут через тридцать он вернулся. Вернулся потому, что забыл сказать нам что-то очень важное. С другом он так и не встретился.
– Что это было? То, что он хотел сказать?
– Я не могу вспомнить точно. Он просил нас извиниться перед женщиной, которой мы оставляли ключи. Извиниться за какую-то мелочь, о которой она сама уже забыла.
– Но это неправильно!
– Я согласен. Тогда мы смотрели на него, как на ненормального. Но во всем, что он делал, был, как бы это сказать, был особенный свет, заметный не каждому, но, как только ты замечал этот свет, он завораживал и не отпускал.
– Он еще жив?
– Нет. Давно нет. Он умер, когда закрыли школу. Он уже был очень стар и имел слабое сердце. Школа заменяла для него весь мир.
– Почему вас закрыли?
– Несколько человек, и я в том числе, должны были выступить на международных соревнованиях. В этом случае нам продлевали финансирование. Мы тренировались целый год, работали, как бешеные, и подали заявку в последний день. Компьютер, который сортировал заявки, выбрал только первые пятьдесят. Все заявки, которые были поданы в последние дни, он просто стер. Заявок поступило слишком много, в этом было все дело.
– А потом?
– А потом я год служил в армии, в авиации. Как и все, получил базовую подготовку, так это называется. Они запрограммировали мой мозг на знание той ерунды, которую положено знать. Уставы, машины, умение маршировать: делай раз, делай два, делай три, тяни носок, красиво приложи ручку к пилотке. Армия на самом деле похожа больше на плохой балет, – все, кроме этого балета за тебя делают машины. Сдал экзамены, немного летал, как все. Но в основном продолжал заниматься спортом. После армии ушел в профессионалы. Поэтому я тоже не знаю, жил ли я, а если жил, то ради чего. Вначале я жил, вместе со всеми, ради чести школы, и ради того, чтобы ее не закрыли. Потом понял, что это, на самом деле, было занятием собаки, которая гоняется за своим хвостом: я работал, чтобы школа жила, а школа жила, чтобы я работал. Замкнутый круг безо всякого смысла. С тех пор я перестал искать смысл. Что ты об этом думаешь?
– Не знаю, – отвечает она. – Если останусь жива, я постараюсь об этом подумать. Сейчас это слишком далеко от меня. Я ничего этого не знаю. Кто поведет, ты или я?
Я сажусь за руль и активирую нужную программу. Вездеход довольно старый, но мощный и устойчивый. Мне нравятся подобные модели. Машины появившиеся в последние годы, слишком субтильны, нематериальны, они скорее напоминают облачка пара или воздушные вихри, в них полностью исчезла та весомая громоздкость, которая была свойственна еще механизмам прошлых веков. Современные машины уже не движут тебя, а будто бы летят рядом с тобой, как какой-то механический ангел-хранитель. Современные технологии, я уверен, совершат переворот во всей транспортной системе, но, тем не менее, я всегда буду тосковать о надежных широких креслах таких вездеходов, как этот. Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю, – как сказал известнейший поэт двадцатого века, не доживший совсем немного до этих самых перемен. А может быть, просто я становлюсь стар, и, как все старики, не могу принять новое. Я нажимаю на педаль, и тяжелая машина мягко трогает с места.
Дорога, идущая через лес, удивительно узкая и неудобная. Она постоянно поворачивает, будто обходит некие невидимые препятствия, ныряет в овраги и поднимается на холмы. Машина идет по дороге сама, без моего участия, мне остается лишь смотреть в окно.
– Ты знаешь, я в первый раз чувствую себя свободной, – говорит Клара, – это странное чувство. Я могу делать все что хочу, идти куда хочу. Я не могу к этому привыкнуть. И я не могу привыкнуть к тому, что впереди вечность. Неужели это правда?
– Нет, – отвечаю я, – это неправда.
– Конечно, люди не живут вечно. Но несколько десятков лет для меня то же самое, что вечность, ты понимаешь?
– Ты не можешь делать, что хочешь, и не можешь идти, куда хочешь.
– Почему? – удивляется она.
– Вначале нужно закончить то, что начали мы с тобой.
– Но наше путешествие уже закончилось. То, что ты собрал в пробирку, это очень мало. Фемида уже не сможет дать потомство. Во всяком случае, с моей помощью.
– Кроме нее есть и другие желающие.
– Постой, я не пойму, – говорит она. – Причем здесь другие? Мы шли для того, чтобы генетический набор Фемиды смог оплодотворить нечто, находящееся внутри инопланетного зонда. Мы шли только для того, чтобы это произошло. У нас не было других целей.
– Я шел для того, чтобы это НЕ произошло, и у меня не было других целей.
– Ты с самого начала собирался мне помешать?!!
– Конечно.
– Ты использовал меня!
– Конечно. И продолжаю использовать. Я не хочу, чтобы люди жили комнатными собачками в доме из миллиарда комнат, который принадлежит одному или нескольким безумным кускам железа и кремния. Я не хочу, чтобы люди медленно вымирали в заповедниках, как карликовые носороги. Я не хочу, чтобы эта планета превратилась один железный пирог с начинкой из механических мозгов. Я собираюсь этому помешать.
– Ты сумасшедший. Но все равно это не в твоих силах. Допустим, что ты смог помешать мне, хотя я до сих пор не понимаю, как ты это сделал. Но ты не можешь помешать тысячам другим. Или миллионам. Они уже начинают двигаться, и им нет никакого дела до тебя. Они сомнут тебя или пройдут мимо тебя.
– Значит, нужно уничтожить то, к чему они стремятся.
– Ты собираешься уничтожить космический зонд?
– Это было единственным нормальным вариантом с самого начала, – говорю я. – Если его не уничтожить, то генетическая бомба все равно сработает. Ты должна мне помочь. Прежде всего, этот зонд нужно обнаружить. Ты знаешь, где его искать, и ты мне покажешь. Он должен был среагировать на тебя, на твое тело, начиненное той гадостью, которая теперь в пробирке. У нас есть и твое тело, и та самая гадость. Это должно быть хорошей приманкой для него. Это должно получиться. Он должен клюнуть. Теперь расскажи мне, каким должен был быть сам акт размножения. Ты же не собиралась лечь с этой штукой в постель?
– Оно должно было меня съесть, – отвечает Клара. – После того, как мои ткани растворятся, останется лишь голый генетический материал.
– У него есть челюсти?
– Я не знаю.
– Во всяком случае, у него есть ротовое отверстие, – говорю я, – и оно достаточно большое, чтобы проглотить взрослого человека. Это уже хорошо.
– Что хорошо?
– Хорошо то, что мы кое-что о нем знаем.
Некоторое время мы молчим. Стволы елей довольно медленно ползут мимо, ветки скользят по стеклу. Дорога слишком узкая. Несколько раз машина останавливается и начинает двигаться назад, чтобы обойти что-то.
Ознакомительная версия.
